Рассказы о дяде Гиляе - [10]

Молча слушал отказы Володя Гиляровский, едва справляясь с горечью. Но отцу не написал, «вида на жизнь» не затребовал — пошел на завод свинцовых белил Сорокина.

Вся территория завода была обнесена высоким забором. Внутри стояли дома барачного типа, покосившиеся, наполовину вросшие в землю. Много волжского народа шло на сорокинский завод в холодные зимние дни, легко было попасть туда, а выбраться… Думали продержаться в тепле, в сытости до весны, до солнышка (кормили на заводе вволю). Да только к весне у большинства сил не оставалось, чтобы крючничать или бурлачить. Казалось, ну еще, еще немного — и управлюсь, вырвусь из ада, а получалось наоборот. Работая, приходилось дышать ядовитой свинцовой пылью, рот повязывали тряпками, но они не спасали. Свинец попадал в легкие и оседал, сначала терялся аппетит, потом наступала слабость. Конец один — смерть.

Жили сорокинцы в темных душных казармах. Спали на нарах вповалку. После смены казармы гудели стонами, бранью, окающим говорком. Щи и каша стояли почти не тронутыми. Скользнет человек по еде равнодушным взглядом и отвернется, другой хлебнет ложку, две и отойдет.

Охотно брали на завод беспаспортных — меньше платить за работу, помрет — опять хорошо, беспокоиться некому, кто что знает о нем, бездомном бродяге, кому он нужен?

Обреченные на смерть люди строили благополучие хозяина. Тупая обозленности была пока их протестом. Но зрела осмысленная ненависть, зрела.

Завод Сорокина крепко осел в сердце дяди Гиляя. И память о нем не изживало время. Словно наяву видел нары, белую пыль свинцовых белил, серые, землистые лица людей… Тогда у Сорокина при свете тусклого огня керосиновой лампы записал несколько страниц о том, что видел, о рабочих завода. С трудом раздобытые у сторожа чернила были до крайности жидкими, но все же заполнил ими восемь страниц, карандашом писать не стал, боялся, сотрется, не хотел забыть зиму 1873/74 года во всех ее подробностях. Страницы Алеша Иванов, так он называл себя и на заводе, отослал отцу в Вологду, просил беречь. Отец сохранил.

Гиляровского спас от сорокинской белой смерти бывший волжский атаман Репка. (Узнал об этом позднее.) Первая знаменитость, с которой столкнула жизнь. Репка посоветовал все свободное время рубить дрова на улице, помогать заводскому сторожу. Часов шесть-семь в день на чистом морозном воздухе спасли легкие от свинцовой пыли, сохранили здоровье и силу, да и были они еще не растрачены.

Снова Рыбинск и крючничество, Кострома и Нижний.

Красив Нижний. Стоит на высоком берегу у слияния двух рек, да каких! Оки и Волги. Шумели пристани Нижнего Новгорода, полукругом огибая город. Сошел с парохода человек — и нет его, пропал в море голов. Через понтонный мост переход на заокскую часть города, на Нижегородскую ярмарку. Двухэтажные каменные торговые ряды и временные деревянные лавки. Кругом зелень, кусты сирени, жасмина, высокие стройные липы, чуть склонившиеся у прудов, звуки шарманки, выкрики зазывал.

Любопытным зрелищем была Нижегородская ярмарка! Огромные лари, заполненные зерном пшеницы, ржи, овса. Горы льняного отбеленного полотна, на ветру полощутся плетеные балахнинские кружева, яркие разноцветные ленты. Ситцы гладкие, и в крапинку, и в цветочек, куски сукна красного, черного, зеленого, синего… Кимраки со своими башмаками в ряд выстраиваются. Ходят вокруг них покупатели — хороши сапоги, да подвоха непременно ожидай: ловки сапожники-кимраки на подделку. Меха сибирские. Тут и соболь, нежный горностай, шкурки лисицы черно-бурой, песец голубой, шкуры медвежьи, заячьи одеяла, наборы лисьих и беличьих шкур для подбивки шуб… А над всем этим торжищем пятнами мелькают цветастые русские платки… Кружи ли около товаров молодухи, карусель собирала народ, смеялись, разговаривали, ожидая очереди прокатиться. Неторопливо шли вдоль торговых рядов степенные покупатели, суетился у прилавка нижегородец, ему некогда — дела дома ждут. Крупные сделки в кабаках сговаривали. И шумела с утра до вечера.

Ах ты, свет-матушка,

Макарьевская ярманка…

На Нижегородской ярмарке Гиляровский работал у итальянцев, торговавших ювелирными изделиями, выполнял обязанности простые: убирал помещение и зазывал покупателей в лавку. Платили двадцать процентов от проданного товара — это были для него большие деньги.

После рабочего дня коротать время ходил на Сибирскую пристань или дальше, на пески — мели вверх по течению Оки с временными рядами для торговли железом, а чуть выше стояли рыбные караваны. По вечерам на песках допоздна засиживались крючники.

Но долго в Нижнем не задержался — хотелось посмотреть Волгу дальше. Сел на пароход, который шел в Астрахань, и уехал. С нетерпением ждал Жигули. Много слышал о них. В Рыбинске один бывалый бурлак, крючником работал, ватагу сколачивал, уговаривал молодых да сильных ребят вольной беззаконной жизни испробовать. Все они собирались в Жигули. Вечерок после работы, как сойдутся, только и разговора что о Жигулях. По всей Волге звучало: Жигули да Жигули. И все-то около них не так, как в других местах: и Волга чище да прозрачней, и рыба легче ловится, и промысел всякий сподручней, а дышится-то как вольготно: ни тебе хозяев, ни полиции, живи припеваючи, добывай хлеб как сможешь, никто косо не посмотрит, не осудит — «потому некому»: горы да лес, голоса только и раздаются, что птичьи. Словом, тот волгарь — не волгарь, кто Жигулей не видел да утеса Стеньки Разина.