Рассказы о дяде Гиляе - [9]

У фабричных славился боец Ванька Гарный. Победить их, если стоял знаменитый на весь Ярославль Ванька, не удавалось. Володю Гиляровского в кулачные бои заманил Ландрон. Полковое начальство, любившее посмотреть сраженье на льду, не возражало.

Бойцы городской «стенки» в трактире Ландрона переодевались в ладно сшитые романовские полушубки. Подпоясывались по традиции кушаком, для удобства обернувшись им несколько раз и подоткнув концы, чтоб не мешали. На руках вязаные узорчатые рукавицы. К реке катили на санях, с гиканьем и криком. За санями спешили любители.

А на Которосли гудело. До взрослых успевали подраться мальчишки. Они, словно давая разгон предстоящему зрелищу, ожесточенно лупили друг друга, небольшими группами рассыпавшись по реке.

Но стоило показаться взрослым бойцам, мальчишки очищали место, разбегались в разные стороны. Собравшийся народ нетерпеливо переминался. Некоторые, сбрасывая с голов шапки, бились об заклад — чья «стенка» одержит верх, а на ровном снежном поле с прогалинами ледяной синевы появлялись первые бойцы — богатыри, косая сажень в плечах!

Две «стенки» друг против друга станут плечо к плечу. У одних кушаки красные, у других синие. Стоят, ждут сигнала. Биться начинали по свисту. Свистун — тоже мастер своего дела — подает сигнал пронзительно, залихватски. И — начиналось!

Били не жалеючи, в грудь, в лицо, куда попало, лишь бы с ног свалить, а уж лежачего не бей — первый закон, нерушимое правило. Иной раз для пущей бодрости и азарта приносили бубны, но обычно страсти разгорались и так.

Как-то во время боя, когда фабричные совсем одолевали своих противников, ловким ударом свалил Володя Гиляровский их главаря Ваньку Гарного — к великой радости Ландрона и зрителей, державших сторону городской «стенки». Фабричные было приостановились: Ваньку с ног сбили — шутка ли! И этой минуты оказалось достаточно, чтобы городские взяли верх.

С тех пор, хотя больше и не приходилось совершать таких ударов, Володя был непременным участником каждого кулачного боя, пока оставался в Нежинском полку, а в кармане формы вольноопределяющегося Гиляровского тикали часы — подарок Ландрона. Часы не сохранились. Да и мудрено было им уцелеть: всю начались времена, когда и подумать о часах не прихоло в голову, одна мысль одолевала — что поесть да переночевать.

Служба в Нежинском полку обязывала нести караул в арестантских ротах (попросту — в тюрьме), что находились за Которослью и были переполнены зимогорами — так называли на Волге тех, кому зимой горе. Пришедшие из разных губерний, зачастую без документов, люди эти летом, когда на Волге большой спрос на рабочих, находили себе место, а зимой — беда! На работу не брали: паспорта нет. Ходит зимогор от двора к двору — везде отказ, счастье, если двугривенный где сумеет получить, дрова поколов, — ночлежка обеспечена, а нет — спи под забором. Это зимой-то! Ну и срывались. Украл или ограбил — почему, никто не спросит. Паспорта нет — значит, босяк, зимогор, от него вред один. Вот и весь сказ. А тюрьма тут как тут.

Стоя в карауле, Володя Гиляровский наблюдал людей, собранных в арестантских ротах. Ожесточенная злость в глазах и в поступках, отчаянная бесшабашность и бесстрашие, полное безразличие к жизни — вот что увидел он.

С весны и до поздней осени ярославские зимогоры жили на Ветке — станции железной дороги недалеко от города. Однажды специально отправился туда Володя посмотреть.

Среди кустов и редких деревьев стояли жилища зимогоров — шалаши, сколоченные на скорую руку из палок и досок, покрытых кусками рогожи. Длинным рядом тянулись они у Волги. Спали в шалашах, прямо на земле, на рогожах. Трудно было представить, что здесь жили люди.

Много лет спустя нашел Владимир Алексеевич в одном из волжских путеводителей указание на Ветку, как на вполне узаконенное жилище зимогоров. Ветка оставалась обитаемой вплоть до революции 1905 года, если не позже. Сколько людей видел Володя Гиляровский на Волге, которым была дана одна постоянная, иссушающая борьба за самое малое, необходимое: за кусок хлеба. В этой жизненной схватке — он наблюдал ее и в дни молодости, и в зрелости — требовались мужество и отвага, решительность и смелость, и они были. Но обстоятельства оказывались сильнее, не помогало мужество, не выручала отвага, не признавалась сила характера. И проходила бесследно один раз данная жизнь.

— Прозимогоришься в пух и прах — иди к Сорокину на завод, авось кривая вывезет, — говорили на Волге. — Щи и каша обеспечены, от холода не будешь дрожать. — И Володе Гиляровскому пришлось идти к Сорокину.

Из Нежинского полка послали Гиляровского в Москву, в юнкерское училище. В первую увольнительную пошел разыскивать товарища отца, историка Елпидифора Васильевича Барсова. Не застал его дома. А возвращаясь, в Лефортовском лесу (училище было рядом с ним) поднял подброшенного кем-то на дорогу ребенка. Принес в училище — оказывается, опорочил честь мундира, отчислили на другой день. Отцу не написал, не хотел огорчать. Вернулся в Ярославль, не успев посмотреть Москву. В полк не пошел — нет документов, а зима на дворе — вот и зимогор. Узнал, испытал горе, которое настигает зимой людей без «вида на жизнь». Никто не слушал, не смотрел, гоняли со двора, гоняли из контор, куда ни сунься — везде отказ. Разве что дров на дворе дадут поколоть. Двугривенный получит — хорошо, а могут ни копейки не заплатить, и такое случалось. Управы беспаспортный не ищи: себе петлю на шею найдешь. Это знали и, бывало, пользовались. Поражался жестокости, безучастности, откровенному издевательству.