Рассказы - [5]

Катя сама подошла и поцеловала бабулю:

— Здравствуй, Бабсим.

И сразу отпустило, как будто снотворного хлебнула. Какая-то долгожданная слабость побежала по рукам и ногам. И, кажется, во второй раз после появления Маши где-то над веками, над ресницами замаячило смутное чувство того, что всё-таки всё идёт так как надо.

И зажили они долго и счастливо. Девочки очень быстро признали и полюбили бабушку. После завтрака она выводила их в запущенный, давно не плодоносящий огород, сама садилась в тенёчке, а малышки возились и кувыркались в траве, заползая по очереди под подол её серой от времени юбки. Бабсим иногда напевала им что-то, слегка похрипывая и посипывая одышливым голосом. Катя заглядывала к ним, умилялась, поправляла что-нибудь в одежде девочек и шла дальше возиться чего-нибудь по хозяйству.

Однажды вспомнилось ей, как на курсах для беременных ведущая — акушерка, она же психолог — задала своим «мамочкам» вопрос на засыпку. Как вы думаете, чем отличается любовь матери к ребёнку от любви бабушки к внуку? И просила хорошенько подумать, а на следующем занятии ответить. Катя послушно думала тогда всю неделю, ей и самой это стало уже интересно. Однако без единого приличного варианта подходила она к зданию поликлиники, где проходили занятия. И вдруг споткнулась о камешек неуклюже — на девятом уже была месяце — и, как будто этот маленький камешек, закатился в голову готовый ответ. Мать видит в ребёнке своё собственное творение и всю жизнь пытается его дотворить, то есть сделать более-менее совершенным. А бабушка принимает внука таким, какой он есть, спокойно. Ей ничего в нём не надо менять. Катя выпалила это с порога, не дожидаясь начала занятия, боясь забыть, растерять. Что-то они там тогда спорили, кто-то предлагал другие версии. Но теперь баба Сима, кажется, подтверждала…

Ощущение, что вот-вот шизофрения расклеит, расслоит каждую мысль надвое, стало исчезать. Кошмары больше не снились. На широкую двуспальную кровать Катя клала девочек с двух сторон от себя и по ночам гладила иногда спящие пушистые головки. То одну, то другую. И её уже не передёргивало, как первое время, от двойного утреннего «Мама». Свой страх и изумление по поводу случившегося Катя затолкала куда-то на самое дно памяти или совести, в надежде, что там оно всё постепенно рассосётся.

По выходным приезжал Егор. С подарками — маме, девочкам, бабушке. Правда, однажды он приехал и привёз только одну куклу, рыжую, в оранжевом платье, чудесную, но одну. Катя посмотрела на него как-то недоверчиво-удивлённо и поскучнела лицом. Лиза поволокла сразу куклу показывать бабушке, Маша — за ней, повизгивая и подпрыгивая. А Катя сидела и совсем не хотела ни о чём говорить, а Егор никак не мог взять в толк, чего это вдруг она.

Ему вообще в последнее время казалось, что упрямая тайна жизни, дразнившая и не дававшая ему покоя с момента рождения дочери, стала теперь многозначительнее и ещё упрямее. Егору никак не удавалось проникнуть в ежесекундный бессловесный разговор между Катей и девочкой. Девочками. Он не обижался, но мучился. И, раздражаясь, уезжал в одиночество, на работу.

* * *

Церковь за последние года три с грехом пополам привели в божеский вид. Купол новый поставили, внутри немножко прибрали — в основном, на средства прихожан.

Батюшка приезжал служить из соседнего села, и был он скорее похож на толкиновского героя, чем на священника. Катя подумала, что больно уж он какой-то весёлый, а не то был бы вылитый гном — приземистый и бородатый.

Дождавшись конца службы, Катя подошла к нему и стала, заикаясь и облизывая пересохшие губы, рассказывать о сверхъестественном появлении второго ребёнка. Батюшка нисколько не удивился. Он вообще слушал Катину историю, как слушают знакомый, но всё ещё смешной анекдот, стараясь не рассмеяться раньше времени, чтобы не обидеть рассказчика. Они вышли из церкви и стояли чуть поодаль, вдыхая зацветающую липу.

— А ведите крестить ваших малышек, — вдруг ловко вкрутил батюшка своё слово в Катину паузу и прищёлкнул пальцами.

Катя растерялась:

— Крестить? Обеих?

— Ну конечно.

Над колокольней суетились птицы. Кажется, колокол ещё не повесили, вот они и гнездились там, никем не тревожимые. И ласточки, и какие-то крупные. Может, совы.

— Хорошо. А вы как-нибудь это можете, — она следила за ласточками, — объяснить, что ли?

Батюшка улыбался. Неужели ему правда так весело? Может, он и правда всё знает и посмеивается над нами, неразумными?

— Зачем объяснять? Разве вам не хотелось двоих детей? — и так хитро, что у Кати мелькнуло, — не он ли всё это подстроил?

Она замотала головой. Гном мучил её улыбкой сильнее, чем гневный отец Андрей своим криком.

— Может быть… Дело не в этом. Мне хотелось нормальным путём, — нет, у неё совсем не получалось ему в унисон. Не шутилось.

— Хорошо, милая, давайте будем считать, что это ангел спустился к вам в образе вашей дочери, чтобы в своё время донести до людей какую-то весть. Такое объяснение вас устроит?

Катя снова, как будто в знак протеста, потянула косынку с головы. Надо было промокнуть ею слёзы, но — забыла, что хотела, стояла и смотрела, как вокруг странного смешливого батюшки порхает здоровенная серая бабочка с фиолетовым отливом. Батюшка, впрочем, уже не смеялся. Он задумался на секунду и произнёс: