Когда раздался свисток приближающегося поезда, Столбунский поднял от газеты голову, взглянул, потом попытался было дочитать до точки, но встал и пошел но платформе.
— Вот-с, и едут ваши петербургские гости, — обратился к нему начальник станции и смотрел так, как будто не верил, чтобы Столбунский ждал "самого" Дровяникова.
— Кто их знает, приедут ли, — ответил Столбунский, сам не уверенный в переменчивых петербургских знакомых. — Дровяников, надо вам сказать, человек фантастический. Может долго собираться и все-таки не собраться…
— А я слышал, что они… что он, — поспешно поправился "начальник", — напротив, очень энергичен.
И начальник опять смотрел пытливо: не просто ли ты хвастаешь такими гостями?
Эти подозрительные взгляды были неприятны Столбунскому. Приедет Дровяников — станция проникнется к Столбунскому уважением, и осенняя отправка хлеба пойдет гладко. Не приедет — за подачу вагонов придется увеличить "благодарность"; а эти благодарности при малых доходах — чувствительный накладной расход. "Вот, этих дрязг в Петербурге не было", — подумал Столбунский.
Поезд подошел и остановился. Было рано, и ни в окнах, ни в дверях вагонов никого не было видно. Столбунский шел от паровоза к концу поезда, но своих гостей тоже не видал. "Неужели в самом деле не приехали?!" — говорил он себе. В это время на крылечке последнего вагона он увидел небольшого, тоненького и худенького человечка, лет под сорок, рыжеватого, с молочно-белым лицом и большими серыми глазами. Человечек был одет в узкое и куцее суконное платье в большие клетки, черные и серые, в суконные серые ботинки и такую же шапочку, в виде ермолки, с пуговкой наверху и мягкими козырьками спереди и сзади. Весь точно обмотанный мягким сукном, он смотрел, еще не замечая Столбунского, а просто на мир божий, тепло, бодро, весело и вместе с тем рассеянно.
— Кесарийский! — радостно позвал его Столбунский.
Маленький человек обернулся и мигом очутился внизу, на платформе. Его лицо засияло. Прежде всего он, не говоря ни слова, потянулся целоваться с высоким Столбунский.
— Здравствуйте, милый! Здравствуйте, голубчик, — заговорил он потом. — Фу, как он возмужал. Борода! Ну, и Белорусь же ваша! Гляжу и глазам своим не верю, что она так-таки действительно существует. До сих пор я думал, что оиа анекдот Халевича и Столбунского. Смотрите, смотрите!..
И Кесарийский просиял еще больше, увидев пана-помещика и кучку жидов — и того и других совершенно изумленных его невиданным костюмом, в клетки.
— Смотрите, вот он! Вот он, белорусский пан: нос бульбой, усы мхом, корпус мешком и султанская важность… И жид, и жид — живой ведь!
Столбунский смотрел па Кссарийского. Ему стало весело после трех лет неотступных деревенских забот. И он еще раз крепко обнял маленького человека.
— Милый! — сказал Кесарийский. — Однако идем к Никите.
— А приехал-таки? — спросил Столбунский.
— Никита Степанович? Воздвигся! — И Кесарийский, быстро цепляясь маленькими руками и высоко подымая маленькие ноги, взобрался на крыльцо вагона и ввел Столбуиского в просторный "директорский" вагон.
В одном из купе, в спальне, они увидели Никиту Степановича Дровяникова, который торопливо одевался. Красавец парень, в синей сибирке, поспешно собирал постели и разбрасываемые Дровяниковым вещи. Никита Степанович, широкоплечий мужчина с располневшим, но все-таки красивым лицом, с большими, быстрыми, широко открытыми черными глазами, застегивал упрямый ворот накрахмаленной рубахи и сердился. Он, видимо, только что проснулся, не выспался и со сна был не в духе. Улыбаясь, насколько может улыбаться капризный, невыспавшийся человек, он пожал Столбунскому руку, щелкнул каблуками и промолвил, еще с утренней хрипотой:
— Хозяину сих мест нижайшее почтение!
— Пока хозяин еще не я. Пока я у вас в спальне, — стараясь не замечать дурного настроения гостя, ответил Столбунский и потянулся поцеловаться и с ним. Но Дровяников опять стал возиться с непослушным воротом и сердито прикрикнул на прислуживавшего парня. Столбунский покраснел.
— Какой славный наряд! — раздался бодрый голос Кесарийского. — Прелесть, просто прелесть. Никита, взгляни!
И Кесарийский снял с головы Столбунского шляпу, с плеч пальто и сияющим взглядом осматривал его. Дровяников обернулся.
— Просто и картинно, — сказал он. Дровяников вгляделся пристальней и забыл про ворот рубахи. — А ведь вы бравый мужчина, Столбунский! — воскликнул он. — Погодите, — заметив, что Столбунский хочет снова надеть пальто и шляпу, заговорил он. — Погодите. Я вас таким хочу показать…
И Дровяников с быстротой и ловкостью, которых в нем на первый взгляд не обещало ничто, кроме разве его горячих черных глаз, накинул на себя сюртук и вышел в следующее отделение вагона. Через несколько секунд он вывел оттуда, обнимая за талию, очень красивую женщину, с неубранными светло-русыми косами по плечам. Она была полуодета и, жеманясь, куталась в накинутый на плечи платок, но в то же время бросала взгляды слишком смелых серых глаз на Столбунского.
