Рассказы - [13]

* * *

Поздравление

Любезный мой сын Петко! Четыре года мы с матерью ждали, чтобы ты нас позвал к себе, посмотреть на твой дом да порадоваться на тебя и на красавицу-сноху. Что же это ты, сынок? Почему ты нас забыл? Знал бы ты, какая наша жизнь тяжелая. Ох! Хорошую-то землю я ведь Кривице продал, и теперь остались мы, дерево без корня. Пришли такие дни, что ни горсти зерна не найдешь в амбаре. Прямо сердце разрывается, как подумаю, как было раньше и каково теперь приходится. Прошлый год отдали и полоску, где мать твоя садила фасоль, лук, бобы да огурцы. Нужны были деньги на хлеб. Купили у Кривицы пять крынок жита — а там половина куколя. Смололи мы его. Убрали в сундук и взаперти держим. Петко, мать твоя что ни день плачет. В пятницу, бедная, никому не сказавши, пошла в город пешком, к тебе собралась. Шла, шла, и дошла до монастыря св. Троицы, и там обессилела. Вернул ее в село Маслинка, тот, что возит подсолнуховое семя на маслобойню. Привез на телеге и денег не взял. Петко, оно видно, что ты нас к себе не возьмешь, так хоть бы господь над нами сжалился и сказал: «Идите ко мне, дед Адам и баба Латинка, хватит вам маяться в дольней жизни». Раньше ты хоть малость денег посылал, а сейчас и вовсе ничего. Говорят, что ты теперь богатый человек. Что тебе стоит устроить меня куда-нибудь, хоть в дворники при общине, — глядишь, на хлеб и хватит. Я еще держусь, а мать твоя от забот совсем плоха…»

* * *

Жилистый человек в резиновых галошах и красном фракийском кушаке, пыльный и небритый, вошел в кабинет доктора Петко Адамова. Доктор в это время просматривал рукопись своей беседы «О хлебе насущном». Читал он не внимательно, потому что мысли его кружились вокруг кухни, где в большой кастрюле тушились два молодых петушка.

— Что тебе? — спросил доктор посетителя, не оборачиваясь.

— Господин доктор, случился мне путь из села в ваши края. Я вам привез посылочку от бабы Латинки и деда Адама.

Гость сунул руку в торбу и начал шарить внутри, потом достал маленький сверток.

— О-о-о, наконец-то мои родители вспомнили, что у них есть сын! Как они там живут-поживают?

— Хорошо, господин Адамов, очень хорошо.

— Ну, разумеется! Чистый воздух, солнце, яйца, свежее масло, брынза. А письма нет?

— Было и письмо, но дед Адам меня догнал на околице и отобрал его. Дай, говорит, сюда письмо, а вместо него отвези сыну, доктору то есть, ломоть хлеба, какой мы с его матерью едим.

— А что еще? — спросил доктор, принимая сверток.

— Больше ничего. До свиданья, господин доктор. Извиняйте.

Когда посетитель ушел, доктор Петко Адамов развязал узелок и обнаружил ломоть хлеба, которые месили материнские руки.

— Эти люди издеваются надо мной! Это не хлеб! Это гадость какая-то!

Доктор Адамов рассердился, схватил хлеб и вышвырнул в окно. Воробьи, копавшиеся в песке, вспорхнули, потом слетелись к хлебу, клюнули по разу и улетели прочь.

Через полчаса молодой врач в белоснежном чесучовом пиджаке вышел в сад. Нагнулся, поднял ломоть хлеба и рассмотрел его. Невидимая рука сжала его горло.

РОСЕНСКИЙ МОСТ

— Не знаю, мать. Может, грешен я.

— Скажи, в чем дело, сынок.

— А что говорить?

— Три года с постели не встаешь. Три лета протянулись, как длинный караван мимо твоего окна, только в окно заглядывали. Дрозды малые учились петь в гнезде на вишне. И вишня трижды наливалась черными ягодами. Ты руки не протянул, ягодки не сорвал. Три раза на гумне ссыпали хлеб. Неужто тебе белый свет не мил? Неужто не хочется выйти на солнышко, поглядеть на деревья и нивы, на красивый мост? Поглядеть, как девушки расцвели, ровесницы твои? Три лета с постели не встаешь.

— Не знаю, мама. Мне уже ничего не хочется.

— Зачем так говоришь…

Лампада кротко обливала красным светом лицо больного. Сидя на топчане, старуха нежно гладила руку сына. И не знала, как спросить. Из левого глаза ползла, как муха, красная материнская слеза. За окном стояла белая ночь. Где-то на улице над черными плетнями, будто шепот, возникал шум листвы. Деревья тихо качали ветвями. Белые трубы стояли над пустой листвой. Словно хотели увидеть, все ли спит в темноте. Серый котенок удивленными глазами смотрел на улицу.

— Помнишь, мама…

— Что?

— Когда начал я строить Росенский мост? Летом. Тогда Милка сшила мне белую рубаху с красной каймой. Как я этой рубахе радовался!

— Помню, будто сегодня было. Тебе в то лето сравнялось двадцать два года — жениться пора было.

— Все надо мной смеялись. Говорили, что не связать мне Черкювское поле с селом. Не выйти одному против реки, не одолеть ее, не опоясать каменным поясом. Не укротить, как молодую жену. А я знал, что могу. Семь лет ходили мы с батей по чужим краям, дома людям ставили. Научился я камень класть, и руки меня слушались. Батя смотрел на меня веселыми глазами. Однажды спустились мы к реке — срубить старую осину — помнишь? Сели на берегу. Буйная, шумная течет Росица, а ивы наклонили темные шапки, — хотят окунуться, чтобы прохладнее было.

Старый и говорит:

— Слушай, Манол, мне не удалось, а у тебя получится. Вот тут. Чтоб встал мост на оба берега, связал два мира. Там, напротив, люди хлеб растят. Дай им мост — пусть легко будет на работу ходить.