Рассказы из далекого прошлого - [59]

— Слушай-ка, Пахомычъ, обратился Опочиньевъ къ почтенному слугѣ, вели-ка осѣдлать Мишкѣ «Султана» и отвезти это письмо немедленно на этапъ. Да чтобы получилъ отвѣтъ отъ начальника.

Генералъ глубоко вздохнулъ. Точно тяжелый грузъ свалился съ плечъ.

III.

Еслибъ читатель, хотя въ щелку двери, могъ заглянуть, какъ входилъ въ обширный залъ Опочиньевскаго дома Адамъ Казиміровичъ, онъ несомнѣнно прочелъ бы на лицѣ послѣдняго выраженіе: «Я сегодня именинникъ!» Лицо пана Кочубовскаго блистало побѣдоносно. Покручивая усики и прислушиваясь къ голосамъ въ сосѣднихъ комнатахъ, этапный офицеръ чувствовалъ и понималъ, что старый князь сильно въ немъ нуждается. Офицеръ, послѣ отъѣзда генерала съ этапа, подробно разспросилъ ссыльнаго поляка о томъ, какой Опочиньевъ имѣлъ связь съ его дочерью, и шепнулъ арестанту, что этотъ самый Опочиньевъ съ нимъ разговаривалъ. Бѣдный поселенецъ вручилъ Кочубовскому для передачи князю письмо, въ которомъ просилъ денежной помощи себѣ и дряхлѣющей дочери. Такимъ образомъ, Адамъ Казиміровичъ, благодаря сложившимся обстоятельствамъ, дѣлался повѣреннымъ самыхъ интимныхъ тайнъ заслуженнаго воина. Скромный начальникъ этапа начиналъ мечтать, нельзя ли подвести мины подъ сердце княжны? Чѣмъ чортъ не шутитъ! Совѣсть генерала въ его рукахъ, почему же въ нихъ не можетъ очутиться и княжна?

Появившійся лакей прервалъ горделивыя мысли гарнизоннаго вольнодумца и доложилъ, что княгиня ожидаетъ гостя въ диванной. Комната эта имѣла оригинальный видъ. Диваны, съ высокими спинками, обитые коричневою кожей, шли непрерывно вдоль трехъ стѣнъ. Передъ диванами стояли овальные столы съ масляными лампами, подъ зелеными зонтами, развернутые картежные столы и столики съ досками для шахматной игры. Прасковья Яковлевна сидѣла въ вольтеровскомъ креслѣ у окна, выходившаго въ садъ, и держала въ рукахъ свѣжій нумеръ газеты. На ея лицѣ отражались два чувства, два впечатлѣнія. Первое изъ нихъ было результатомъ только что прочитаннаго, второе — удивленіе, вызванное неожиданнымъ появленіемъ Кочубовскаго въ Дарьинѣ. Панъ почтительно поцѣловалъ руку хозяйкѣ и выпустилъ цѣлый рядъ любезностей. Между прочимъ, онъ сказалъ:

— Вы нѣсколько поражены, княгиня, моимъ скорымъ появленіемъ у васъ? Но могъ ли я медлить благодарностью за ваше вниманіе къ маленькому человѣку, какимъ несомнѣнно представляюсь я!

Адамъ Казиміровичъ, по приглашенію княгини, помѣстился на сосѣднемъ креслѣ.

— Вы очень любезны, отвѣчала Прасковья Яковлевна, хотя я не могу всецѣло отнести посѣщеніе этапа желанію посмотрѣть на ваше хозяйство. Меня давно трогала судьба арестантовъ, осужденныхъ на цѣлый годъ скитальческой жизни. Ихъ участь ужасна. Одна капля ея облегченія даетъ не мало радостей сердцу.

Опочиньева грустно улыбнулась, а Кочубовскій возразилъ:

— Что бы ни привело васъ въ мою скромную хату, но одна мысль, что вы удостоили меня своимъ посѣщеніемъ, дѣлаетъ меня уже счастливымъ.

— Довольно любезностей. Ваша нація неистощима на нихъ. До обѣда остается еще цѣлый часъ. Не хотите ли чаю или кофе?

Адамъ Казиміровичъ не успѣлъ отвѣтить на этотъ вопросъ, какъ на порогѣ комнаты показалась Наташа. Въ ея рукахъ была соломенная шляпа съ широкими полями, и она задыхалась отъ усиленной ходьбы. Ея кисейное бѣлое платье, съ черными мушками, было перетянуто кожанымъ кушакомъ. Дѣвушка хотѣла броситься къ матери, чтобы ее обнять, но повернулась въ сторону, увидѣвъ Кочубовскаго. Княжна подошла къ гостю.

— Очень рада васъ видѣть, произнесла она, и не удивляюсь, что вы такъ скоро насъ посѣтили.

— Я исполнилъ только повелѣніе моего сердца.

— Повелѣніе сердца! Какъ громко сказано! Вы поберегите эту фразу для той, которая возьмется повелѣвать вашимъ сердцемъ. А я не царица, я повелѣвать не умѣю. Наташа засмѣялась и подбѣжала къ матери.

— Правда, мамочка, я твоя шалунья дочка! Мое дѣло рѣзвиться и любить свою милую мамочку и своего папочку.

Дѣвушка опустилась на колѣни передъ Прасковьей Яковлевною и принялась цѣловать ея руки. Кочубовскій растерялся передъ описанною сценой. Его душу охватило сладостное чувство мирной семейной жизни, хотя и далекой отъ его понятій и влеченій. Въ немъ бродили другія потребности, другія мысли, чуждыя русскому быту. Ему досадно было, что русскіе имѣли свои радости въ то время, когда его родина переживала политическое возстаніе, когда его соотечественники тысячами гибли отъ пуль и штыковъ проклятыхъ москалей. Адамъ Казиміровичъ съ ненавистью смотрѣлъ теперь на княгиню и ея дочь. Прасковья Яковлевна уловила его взглядъ и какъ бы поняла происходившее въ душѣ заядлаго поляка. Она поцѣловала Наташу въ голову и поднялась съ кресла, протянувъ Московскія Вѣдомости Кочубовскому.

— Прочтите, что пишетъ Катковъ по польскому вопросу. Вы, конечно, съ нимъ не согласитесь, но намъ, русскимъ, нельзя не сочувствовать его мыслямъ. Онѣ слишкомъ правдивы.

Княгиня вышла изъ комнаты. Офицеръ не зналъ, что дѣлать. Его страшно интересовало, что пишетъ новаго ненавистный и сильный врагъ его ойчизны. Адамъ Казиміровичъ забылъ, что находится въ чужомъ домѣ и что вблизи его стоить юное и прелестное созданье, тщательно наблюдавшее за нимъ. Кочубовскій читалъ слѣдующія строки, написанныя кровью и нервами лучшаго русскаго публициста: «Изъ человѣколюбія, изъ доброжелательства къ краю, не польскимъ его жителямъ, писалъ Катковъ, не слѣдуетъ поощрять въ немъ польскую національность, не слѣдуетъ вступать въ сдѣлку съ польскими національными стремленіями, какъ бы ни умѣренно и какъ бы ни благоразумно они высказывались. Невозможно жертвовать этимъ несбыточнымъ стремленіямъ тѣми народными силами, которыя доказали свою живучесть въ недавней схваткѣ съ отчаяннымъ натискомъ. Эти силы — наши народныя силы. Отказываясь отъ нихъ, мы отказались бы отъ самихъ себя, мы добровольно отринули бы элементы прочности нашего государства. Возможно ли подчинить эти живыя, свѣжія, поднявшіяся русскимъ духомъ силы тѣмъ чужеяднымъ элементамъ, которые могутъ быть въ нашемъ государствѣ только зародышемъ другого государства, да къ тому же государства ни въ какомъ случаѣ неспособнаго существовать?»