Рассказы из далекого прошлого - [61]

Кочубовскій остановилъ на Драницынѣ вопрошающій взоръ.

— Браво! произнесъ князь. Что, Левъ? Нашла коса на камень.

Наташа съ любопытствомъ прислушивалась къ пикировкѣ бесѣдующихъ. Ей было пріятно, что Адамъ Казиміровичъ не уступаетъ ея кузену, котораго весь уѣздъ считалъ самымъ образованнымъ и умнымъ человѣкомъ.

Драницынъ продолжалъ ораторствовать:

— Польская война, затѣянная нами, несправедлива. Польша должна быть свободна. Ея культура выше нашей. Но бѣда въ томъ, что она фанатически предана папизму. Страной управляютъ іезуиты въ лицѣ мѣстныхъ ксендзовъ. Если Польша не сброситъ съ себя авторитета папизма, она пострадаетъ отъ послѣдняго больше, чѣмъ отъ Россіи. Чтобы воскреснуть духовно, Польша должна забыть свое прошедшее, полное междоусобицъ. А это почти невозможно. Мой другъ Фейербахъ говоритъ: «Только въ томъ случаѣ, если ты можешь примирить самого себя съ твоимъ прошедшимъ, если ты можешь согласить его съ твоимъ настоящимъ, — только въ такомъ случаѣ ты можешь допустить, чтобы оно воскресло».

— Прекрасно сказано, пояснилъ иронически Драницыну Кочубовскій, но вашъ другъ, въ предисловіи къ первому изданію своихъ сочиненій, замѣтилъ: «я употреблю книжную пыль моего прошедшаго въ видѣ удобренія для новаго произращенія, которое должно въ главныхъ чертахъ пополнить мою тему». Примѣняя эту мысль къ моей родинѣ, примите въ соображеніе, что прошедшее Польши не можетъ повториться. Если ей суждено вновь стать большимъ политическимъ государствомъ, то она имъ сдѣлается, лишь усвоивъ «начала», провозглашенныя великою французскою революціей.

Послѣднія слова Адамъ Казиміровичъ почти выкрикнулъ. Видимо, онъ надрывался, лицо его побагровѣло. Княжна прикрыла свой ротикъ салфеткой и прошептала на ухо двоюродному брату:

— Что взялъ?

Но не такъ разсуждала Прасковья Яковлевна. Она нахмурила брови.

— Вы оба очень легко обсуждаете предметы, сказала она, которые требуютъ не только знанія, но и справедливости. Философія Фейербаха не поможетъ разрѣшить спора между Польшей и Россіей. Споръ этотъ разрѣшитъ мечъ. Кто рожденъ русскимъ, пусть имъ и останется; кто рожденъ полякомъ, пусть имъ и будетъ. Ну, а ты, мой батюшка, неожиданно обратилась княгиня ко Льву Львовичу, ты кто такой? Къ какой ты націи принадлежишь?

Энергическій натискъ тетки совершенно выбилъ изъ колеи Драницына. Онъ смущенно промолвилъ:

— Какъ я кто такой? Я вашъ племянникъ, русскій дворянинъ, Левъ Львовичъ Драницынъ!

Въ столовой раздался единодушный взрывъ хохота.

VI.

Послѣ обѣда генералъ пригласилъ пана Кочубовскаго въ свой кабинетъ. Онъ еще находился подъ впечатлѣніемъ эпизода за столомъ со Львомъ Львовичемъ, и былъ въ веселомъ настроеніи духа. На время отъ Опочиньева отошла дума о другомъ эпизодѣ, происшедшемъ на этапѣ. Князь говорилъ:

— Нѣтъ, каковъ нашъ либералъ! Какъ онъ важно трактовалъ объ этомъ, какъ его? — вашемъ философѣ Бахѣ, а кончилъ тѣмъ, что онъ тётушкинъ племянникъ. Чортъ знаетъ, что такое! Выходитъ и философія и ерунда. Какъ ты полагаешь, такой камуфлетъ только съ русскимъ бариномъ можетъ случиться?

Адамъ Казиміровичъ молчалъ, но ядовито улыбался. Онъ таилъ нѣчто про себя, что сейчасъ же передалось и его собесѣднику. Викторъ Никитичъ вздрогнулъ и опомнился. Онъ показалъ на кресло офицеру, закашлялся и началъ рѣчь, путаясь въ словахъ:

— Ты, панъ, получилъ мое письмо? Я сообщалъ тамъ объ этомъ бѣднякѣ… не знаю, какъ его фамилія?.. Кажется, онъ полякъ?

Кочубовскій, видя затрудненіе генерала, всегда отличавшагося увѣренностью и достоинствомъ, рѣшилъ разомъ выяснить щекотливый вопросъ. Онъ вынулъ изъ бокового кармана мундира запечатанное письмо.

— Прочтите, князь, что пишетъ этотъ несчастный, на которомъ вы изволили остановить вниманіе.

Старикъ взялъ пакетъ.

Содержаніе письма намъ уже извѣстно. Оно облегчало положеніе Опочиньева и указывало, чѣмъ и гдѣ онъ могъ оказать помощь двумъ лицамъ, когда-то ему не чуждымъ. Пробѣжавъ письмо, генералъ вдругъ облегчительно вздохнулъ. Онъ всталъ и подошелъ къ пузатому бюро изъ краснаго дерева, отодвинулъ верхнюю крышку и вынулъ изъ бокового ящика пачку бумажекъ.

— Вотъ тутъ, фендрикъ, тысяча рублей, произнесъ Опочиньевъ твердымъ голосомъ. Изъ нихъ пятьсотъ рублей ты передашь поселенцу, а пятьсотъ рублей перешлешь его дочери. Ты меня очень обяжешь, если не откажешься сообщаться письмами съ Жозефиной. Не упоминай ей обо мнѣ, но увѣрь ее, что въ нуждѣ она не останется. Черезъ тебя она будетъ получать отъ меня аккуратно шестьсотъ рублей въ годъ.

Генералъ замолкъ. Онъ не хотѣлъ прибавить болѣе ничего, но чувствовалъ, что и то, что сказано, отдаетъ его въ руки хитраго пана. Поэтому, Викторъ Никитичъ сдѣлалъ дополненіе къ своимъ словамъ:

— Пожалуйста, чтобы это все оставалось между нами. Не нужно лишнихъ разговоровъ. Мало ли что могутъ выдумать, особенно если вмѣшаются женщины!

Этапный начальникъ поднялся съ мѣста.

— Ваше сіятельство, торжественно проговорилъ онъ, Кочубовскій не измѣнялъ никогда ничьему довѣрію.

Опочиньевъ неожиданно притянулъ къ себѣ Адама Казиміровича и поцѣловалъ въ щеку.

VII.

Кочубовскій вернулся домой подъ сильнымъ впечатлѣніемъ всего имъ испытаннаго въ княжескомъ домѣ. Онъ имѣлъ основаніе предполагать, что Наташа начинала имъ интересоваться, что ея отецъ сдѣлался къ нему расположеннымъ и нѣсколько зависимымъ отъ него. Оставалась одна мать княжны. Она, правда, неумолимая патріотка, но она русская, а русскія, вообще, отличаются добрымъ характеромъ и незлобивостью. Кромѣ того, чего не сдѣлаетъ мать ради ребенка, котораго она любитъ и который составляетъ ея единственное сокровище! Кажется, все слагалось къ тому, чтобы ничтожный гарнизонный офицеръ завоевалъ знатный дворянскій домъ, бывшій въ недалекомъ прошломъ для него недоступнымъ. Но Адамъ Казиміровичъ продолжалъ раздумывать. Что̀ такое онъ представляетъ изъ себя? Воспитанный въ русскомъ кадетскомъ корпусѣ, онъ остался чуждымъ всего русскаго. Нося военный русскій мундиръ, онъ не сроднился съ духомъ русскаго солдата. Днемъ и ночью, въ обществѣ и наединѣ, на ложѣ, его тянетъ въ ту сторону, которая воюетъ съ Россіей, которую онъ мало знаетъ, но которую на духу каждый ксендзъ наставлялъ его любить беззавѣтно, не жалѣть для нея послѣдней капли своей крови. Такія мысли онъ слышалъ съ малолѣтства, и онѣ вгнѣздились въ его сердце. Кочубовскій не былъ подлецомъ по природѣ. Его искренно тянуло къ княжнѣ, но тайный долгъ, принятый имъ относительно своей ойчизны, пересиливалъ въ немъ личныя влеченія. Теперь онъ переживалъ тяжелыя минуты внутренней борьбы. Въ его рукахъ была тысяча рублей, врученныхъ генераломъ ему, какъ честному человѣку, для передачи ссыльному поляку и его дочери. Несомнѣнно, онъ долженъ доставить деньги по назначенію. Но его мутитъ бѣсъ. Онъ шепчетъ: «рубли москаля ты обязанъ отдать городскому ксендзу для пересылки въ „Народовой жондъ“. Что значитъ жизнь и благополучіе какого-то ссыльнаго нищаго и его, быть-можетъ, полоумной и никому ненужной дочери, въ сравненіи съ судьбой и величіемъ цѣлой націи? Ради ея спасенія извинительна даже подлость, предательство и измѣна русскому знамени».