Рассказы - [25]

Он поблагодарил меня кивком и отвел мою руку.

Я нагнулся, чтобы самому закурить сигарету, но Антони остановил меня.

— Прошу вас, Александр, — сказал он, — выслушайте меня.

— Вы уже добрых четверть часа здесь и еще ничего мне не рассказали.

— О, эта такая странная история!

Я выпрямился, положил сигарету на камин и скрестил руки, как человек, примирившийся с неизбежностью: мне и самому стало казаться, что он не в своем уме.

— Помните тот бал в Опере, на котором мы с вами встретились? — спросил он, немного помолчав.

— Последний бал, на котором было самое большее человек двести?

— Именно тот. Я распрощался с вами, чтобы ехать на маскарад в Варьете. Мне говорили о нем как о диковине, достойной нашего столь диковинного времени. Вы отговаривали меня, советовали не ездить — дернула меня нелегкая. О, почему вы, нравописатель, не видели этого зрелища? Почему не было там ни Гофмана, ни Калло, чтобы изобразить фантастическую и в то же время шутовскую картину, которая развернулась перед моими глазами? Я ушел из пустой и унылой Оперы и очутился в переполненном и оживленном зале; коридоры, ложи, амфитеатр — все было заполнено людьми. Я обошел зал: двадцать масок окликнули меня по имени и сказали, как их зовут. Здесь присутствовали известнейшие аристократы и крупнейшие финансисты в гнусных маскарадных костюмах пьеро, возниц, паяцев, базарных торговок. Все это были люди молодые, благородные, отважные, достойные уважения, а тут, забыв о своем громком имени, об искусстве или политике, они пытались возродить бал-маскарад эпохи Регентства, и это в наше строгое и суровое время! Мне говорили об этом, но я не верил рассказам!.. Я поднялся на несколько ступенек и, прислонившись к колонне, наполовину скрытый ею, устремил взгляд на поток человеческих существ, двигавшийся у моих ног. Эти домино всевозможных расцветок, эти пестрые наряды, эти вычурные костюмы являли собой зрелище, в котором не было ничего человеческого. Но вот заиграл оркестр. О, что тут началось!.. Эти странные существа задвигались под его звуки, долетавшие до меня вместе с криками, хохотом, гиканьем; маски схватили друг друга за руки, за плечи, за шею; образовался огромный движущийся круг; мужчины и женщины шумно топали ногами, поднимая облака пыли, и в белесом свете люстр были видны ее мельчайшие частицы; скорость вращения все увеличивалась, люди принимали странные позы, делали непристойные движения, исполненные буйства, дико кричали и вращались все быстрее и быстрее, откинувшись назад, как пьяные мужчины, и воя, как падшие женщины, и в этих воплях звучала не радость, а исступление, не ликование, а ярость, точно это был хоровод проклятых, которые корчатся в аду под ударами бича дьявола. Все это происходило перед моими глазами, у моих ног. Я ощущал ветер, поднимаемый стремительным бегом масок; каждый мой знакомец, проносясь мимо, кричал мне какую-нибудь непристойность, от которой лицо мое заливалось краской. Весь этот шум, весь этот гам, вся эта сумятица, вся эта музыка были не только в зале, но и у меня в голове! Вскоре я уже перестал понимать, сон это или явь, и стал спрашивать себя, кто из нас безумен — они или я; меня обуревало нелепое желание броситься в этот пандемониум — словно Фаусту, оказавшемуся на шабаше ведьм, и я чувствовал, что тогда сразу уподоблюсь этим людям, буду испускать такие же дикие крики, делать такие же непристойные жесты, телодвижения и хохотать, как они. О, отсюда до подлинного безумия был всего один шаг. Меня обуял ужас, и я выскочил из зала, преследуемый до самой парадной двери воплями, которые походили на любовный рык, вылетающий из логова диких зверей.

Я на минуту задержался под навесом, пытаясь прийти в себя и не решаясь спуститься на улицу, — так велика еще была сумятица у меня в голове, — по всей вероятности, я сбился бы с пути или попал бы под колеса какого-нибудь не замеченного мной экипажа. Я походил на пьяного, чей затуманенный разум начинает проясняться, давая возможность осознать свое состояние: он чувствует, как возрождается его воля, но силы еще не вернулись к нему, и он стоит неподвижно, облокотясь об уличную тумбу или о дерево какой-нибудь аллеи, и смотрит перед собой оцепеневшим, тусклым взглядом.

В эту минуту у подъезда остановилась карета и из нее вышла или, скорее, выскочила какая-то женщина. Она прошла под перистиль, озираясь по сторонам как потерянная; на ней было черное домино, а лицо ее закрывала бархатная маска. Наконец она подошла к двери.

«Ваш билет?» — потребовал контролер.

«Билет? — переспросила она. — У меня нет билета».

«Так купите его в кассе».

Женщина в домино вернулась под перистиль и стала судорожно рыться в своих карманах.

«У меня нет с собой денег! — воскликнула она. — А, вот кольцо!.. Дайте мне входной билет в обмен на это кольцо».

«Не могу, — ответила кассирша, — такие сделки у нас не приняты».

И она оттолкнула кольцо с бриллиантом: оно упало на пол и покатилось в мою сторону.

Женщина застыла на месте, забыв о кольце, целиком уйдя в свои мысли.

Я поднял кольцо и вручил его незнакомке.

В разрезе маски я увидел ее глаза, пристально смотревшие на меня; несколько мгновений она пребывала в нерешительности, а затем порывисто схватила меня за руку: