Рассказы - [45]

Марии, смотрит на мое фото и плачет.

И в поезде меня нет. Меня нигде нет.

Я думала, что я смогу описать, как было в поезде, но не смогу – все смазывается, все как на темной фотографии, когда недостаточно света.

Мне-то все было видно, но чтобы увидели другие…

Сентябрь

Никогда не думала, что стану Скупым рыцарем!

Никогда не думала, что на деньги столько можно купить!

Конфеты. Туфельки. Книжки. Билеты в театр. В цирк!

Но я ничего не покупаю – только чтобы с голоду не умереть. Я так похудела. И мне идет быть худой. Глаза выделяются. Мужчины на меня смотрят, хотя я маленького роста и одета скромнее некуда.

Правда, они думают, что я совсем девочка. И недавно один человек в магазине угостил меня шоколадкой. Странный человек, на него тоже все смотрели.

Он был в плаще, почти до пят, и в шляпе, надвинутой на глаза. Как мушкетер. Только без шпаги. Или он прятал ее под плащом. Но лицо под шляпой было небрито. И черная щетина казалась такой колючей и как будто его самого колола.

Он заставил меня есть шоколад прямо перед ним. Сказал: "Ешьте". И смотрел из-под шляпы, как я разворачиваю серебряную фольгу. Магазин был самый лучший в мире. Елисеевский.

‹Не датир.›

Мама пишет мне большие письма. Она тоскует по мне и благословляет.

Она присылает мне деньги, всю свою зарплату. И еще посылки с картошкой и салом. Посылки я ем вместе с девочками: у нас все общее.

А деньги тратить я не могу себя заставить. Не из жадности. Деньги – волшебные.

‹Не датир.›

"У тебя странная особенность. Ничего в тебе нет выдающегося – ни роста, ни безумной красоты. И голосок негромкий. Но тебя сразу видно. В любом окружении. В любой обстановке. Как всегда видишь в темноте свет. Ты улыбаешься. Зубы у тебя неровные. Как тепло от твоей улыбки".

Это цитата. Слова о моей героине.

Сегодня была читка сценария. Все произошло просто. Я так и думала, что все должно произойти просто, само собой, что я не должна беспокоиться.

После последнего занятия – это гимнастические упражнения под музыку, развивающие гибкость и чувство ритма, – мы переоделись за размалеванным задником и пошли в столовую. Нас кормят по талонам, не очень вкусно, но есть так всегда хочется, что я прямо хватаюсь за ложку. И что хорошо, суп всегда горячий. Можно посолить крепче, накрошить туда хлеб. Замечательно. Мы садимся, шесть человек за стол, и мгновенно все сметаем.

Преподаватели тоже ходят в нашу столовую. И кто-то ест, как мы, все, а кто-то берет только чай. Среди них есть известные всему миру люди.

Хотя не всегда это знаешь, ведь режиссеров и операторов мало кто знает в лицо.

Один из таких людей – самый главный режиссер в мире – вчера вошел в столовую, когда мы вовсю стучали ложками. Он взял только чай и сел за столик наискосок.

Я видела, что он смотрит на меня. Чай он не пил, а только помешивал ложечкой в стакане. И сидел нога на ногу. Я посмотрела прямо ему в глаза. И он сказал резким, скрипучим, очень слышным голосом:

– Девочка, подойди сюда.

Вся столовая перестала есть.

Я подошла к нему.

– Сядь, – сказал он.

Я села.

– Скажи что-нибудь.

– Что?

– Спроси, сколько времени.

– "Скажите, пожалуйста…"

Я говорила так тихо, что он поднес ладонь к уху.

Вынул из кармана ручку, блокнот. Выдрал из блокнота листок, написал несколько слов и передал мне.

– Не опаздывай.

Вдруг улыбнулся. Встал. И ушел.

Очень неприятный, скрипучий голос. Но глаза властные, я люблю такие глаза.

И вот я оказалась в квартире у самого главного режиссера в мире на читке киносценария.

Полы – как ледяное зеркало. Окно в большом зале сплошное, во всю стену. Этаж высокий, и, если подойти к окну, видна вся Москва, ты – как птица паришь.

Я не опоздала, но автор, который сам хотел читать свой сценарий, опаздывал. Мужчины курили. Их я никого не знала. За роялем сидела актриса, которую я видела в фильмах, когда была маленькой девочкой.

Крышка была открыта, но актриса не играла. Она мне показалась совсем старой старухой с прямой, как доска, спиной и крашенными красной краской волосами. Она была как грустный клоун после представления и очень меня напугала. Но мне все время хотелось на нее смотреть. Я встала у окна, но в стороне от мужчин, так, чтобы видеть ее.

Хозяин сидел в просторном кожаном кресле. В комнате беспорядочно стояло множество стульев на тонких гнутых ножках, штук двадцать.

Сизый дым курильщиков растворялся в воздухе без следа.

После долгого ожидания, звонка в дверь, каких-то разговоров в прихожей в комнату вошел человек. Все оживились, стали рассаживаться. Я спряталась за черную штору.

Это был тот самый человек, который угостил меня шоколадкой в

"Елисеевском". Я его узнала тут же, хотя он вошел без шляпы и плаща, бритый. И я увидела, что он сутулый, кривоногий, лысоватый. И все-таки это был он.

Все время, пока он монотонно читал сценарий, я стояла за шторой.

Режиссер сначала посматривал в мою сторону, а после перестал.

По мере чтения, себя не помня, я из-за шторы вышла. И, когда автор закончил и поднял голову, он сразу меня увидел. Ошеломленный, он встал.

– Что? – проскрипел следивший за всеми, как хищная птица, режиссер.

– Здорово? Прямо как на нее роль написана.

– Да я ведь на нее и писал, – севшим голосом сказала автор. – Точнее даже – ее.