Рассказ 77 - [150]

— А кто его знает? — пожал плечами тот.

Матвей совсем поник, тяжело вздохнул и приготовился к самому худшему: к штрафу, а может быть, даже и к тюрьме.

Но милиционер неожиданно сжалился над ним:

— Идите! И чтоб последний раз мне!

Матвей что-то непонятное промычал в ответ, вроде как «спасибо», спрятал газетку и удостоверение и выскочил из комнаты.

Опамятовался, пришел немного в себя Матвей лишь возле рядов, где торговали апельсинами, хурмою и яблоками. Еще издалека заметил его Отар Шотович и закричал:

— Как дела, дарагой?!

— Как сажа бела, — ответил Матвей, с удивлением посмотрел на десяток веников, которые лежали на полке рядом с хурмою, и решил пожалеть Отара Шотовича. — Вот цыган, а?!

— Маладэц цыган, — неожиданно улыбнулся тот. — Вай, какой маладэц!

Матвей сконфуженно замолчал, вытер шапкою вспотевшее лицо и хотел было бежать дальше. Но Отар Шотович остановил его:

— Падажды, хароший. Падажды. — Он выбрал из аккуратно сложенной пирамиды хурму покрасивее и протянул Матвею. — Ешь, мой ласковый, кушяй!

Отказываться Матвей не решился. Он взял хурму, откусил немного и закивал головой — спасибо, мол, спасибо, хотя никакого особого вкуса в этой хурме не почувствовал. Вяжет рот — и вся забава. Кто ее только берет, да еще по семь рублей килограмм.

Матвей постоял возле Отара Шотовича еще минуту, а потом, выбрав момент, когда тот отвлекся с покупателем, побежал на нижний этаж к своему луку.

Саньку он разглядел еще со ступенек. Размахивая над головой вениками, тот орал на весь базар:

— Елочки-метелочки! Ручные пылесосы!

Матвей невольно залюбовался им и даже на мгновение забыл свое приключение. Ну, умеет, шельмец! Так умеет, что куда твое дело! Артистом бы Саньке быть — не меньше!

Матвей осторожно пробрался за прилавок и присел на ящик рядом с Санькой. Тот сразу перестал орать, насторожился:

— Ну, что, Калинович?

— А ничто, — надулся Матвей. — В милицию водили.

— Фью-и-ить! — соловьем залился Санька, но потом обнял Матвея за плечи. — Живой?

— Да живой, — огрызнулся Матвей.

Они обменялись деньгами. Матвей неожиданно с проклюнувшейся в нем завистью отдал Саньке шестьсот рублей, а тот ему — двадцать пять за лук да восемь за веники. Матвей рассовал деньги по карманам и, сердито отстранив Саньку, встал к весам. Тот не противился, молча отошел в сторону, но потом, как бы спохватившись, сообщил Матвею:

— Я тут набавил полтинничек. По три пятьдесят теперь.

У Матвея даже слов не нашлось. Вот проходимец Санька, так проходимец! Ему бы не артистом быть, а неизвестно кем, может, каким начальником по торговле!

Матвей подобрел к Саньке, как-то неопределенно покачал головой, но когда тот ушел, бойко размахивая чемоданчиком, сбавлять цену все-таки не стал. Раз берут по три пятьдесят — значит, по карману народу такая цена. Да оно и лучок, чего там скромничать, редкостный лучок, каждая головка с золотым отливом, крепкая, сочная…

О своем приключении с милицией Матвей решил никому, кроме Саньки, не рассказывать. Но вечером, когда у цыгана они снова выпили по рюмочке, он все-таки не выдержал и, посмеиваясь сам над собой, затеял на этот счет беседу. Все тоже посмеялись. Правда, незлобиво, по-товарищески, и одобрили Матвеево поведение.

Все опять посмеялись над Матвеевой оплошностью и стали потихоньку расходиться.

В комнатенке Санька и Отар Шотович сразу растянулись на койках, а Матвей присел в сторонке на низеньком, не больно надежном на вид стульчике. Вначале он волновался и переживал за свою промашку, но потом, глядя, как блаженствуют и нежатся Санька с Отаром Шотовичем, немного успокоился и даже плюнул на все. Видал он этих Люсек-Марусек! Тоже, понимаешь, персону нашли! Хотя личность у нее действительно будь здоров. Клейма негде поставить. И как ей только эту самую повязку доверяют?!

— Во, слушайте, — лежа на кровати, рассуждал Санька. — Значит, так. Заходим мы как-то в город Сингапур. Пришвартовались, стали под разгрузку. Ну и, понятно, на берег в увольнение. Иду я по этому самому Сингапуру, наблюдаю заграничную жизнь, пороки там разные и язвы. И вдруг приглашает меня одна сингапурочка в дом. Красавица, скажу вам, в мире такой не найдешь, почти как моя Варька, правда, вначале то да се, а потом думаю: «Не положено, Санька, отказываться. Визит вежливости». Заходим. Домом это, конечно, не назовешь — дворец. Этажей восемь, наверное, и всюду золото, серебро, ковры. Словом, миллионерша какая-то. Заводит меня первым делом в столовую, а там все, что твоей душе угодно, вина, закуски. Птичье молоко и то, наверное, есть. Ну, я ей на международном английском языке все время: «Сенкью, сенкью». Спасибо, значит, мерси. А она мне вдруг и говорит: «Хочешь, Саня, все твое будет. Люблю тебя без меры».

— Во! — удивляется Матвей. — А откуда она имя твое знала?

— Ах, Матвей Калинович, — вздохнул Санька. — Да женщина, если захочет, все узнает. Любовь.

— Это да. А что же дальше?

— Дальше. Задумался я, Матвей Калинович. Сильно задумался. С одной стороны, заманчиво, конечно, — деньги, богатство, а с другой — боязно: капитализм все-таки. Вот если бы дома все это, тогда бы чего сомневаться!

— Понятно, — протянул Матвей и приготовился слушать Санькины байки дальше.