Рассказ 77 - [149]

Так бы, наверное, потихоньку и торговал Матвей до самого вечера. Но, видно, какой-то особый, колготной выпал ему нынче день. Не успел Матвей съесть пару чебуреков и выпить стакан газированной воды из автомата, как вдруг предстал перед ним Санька, запыхавшийся и даже как будто немного вспотевший.

— Давай меняться?! — вихрем налетел он на Матвея.

— На что? — немного опешил тот.

— Ты продаешь мои платки, а я твой лук.

— Чего так? — стал допытываться Матвей.

— Чего, чего?! — кипятился Санька. — Привязался там один ко мне. Наверное, из обэхээса.

Матвей аж выматерился про себя. Ну что за напасть такая! То цыган со своими вениками, то Санька! И снова ведь не откажешься. Санька уж побольше цыгана для Матвея сделал. Хотя, может, и сделал только потому, что предвидел такой вот случай. Ох, и хитер же Санька!

— Ладно, — вздохнул Матвей. — Давай.

Санька вынул из чемоданчика два платка, подождал, пока Матвей спрячет их за пазухой, и стал давать наставления:

— По триста проси, не меньше.

— Да ты что, Санька?! — изумился Матвей. — Побойся бога!

— А я и боюсь, — немного успокоился Санька и по-цыгански подморгнул Матвею. — Почем венички-то?

— По два рубля, — плюнул себе под ноги Матвей и побежал искать барахолку.

Находилась она сразу за базаром, возле высокого крашеного забора. Матвей для начала прошелся вдоль рядов — поглядеть, что оно здесь да как. За всю свою жизнь ни разу не торговал он никакими тряпками, да еще так вот скрытно. И откуда он взялся, Санька, на его голову?!

Несмотря на будний день, народу на барахолке толкалось много. Торговали здесь чем ни попадя: поношенными костюмами бог знает какого размера и фасона, всевозможными кружевами, накидками, женскими сапогами и туфлями, военным обмундированием, какими-то допотопными фуражками и шляпами и еще всякой ерундой.

Становиться в ряд Матвей не стал. Потолкался между покупателей и все-таки шепнул одной, торговавшей у какой-то бабки кружева, насчет платка. Та сразу заинтересовалась, бросила бабку и отошла вместе с Матвеем в сторонку. Он достал платок, развернул его и назвал цену. Женщина подняла платок пальцами, поглядела с одной стороны, с другой, зачем-то прижала к щеке и, к удивлению Матвея, почти не торгуясь, объявила:

— Беру.

Не успел Матвей спрятать деньги, как его стали тормошить со всех сторон. Матвей вначале отнекивался, мол, ничего у него больше не имеется, но потом хорошенько огляделся и вынул второй платок. На него сразу накинулись, и дело чуть не дошло до ругани. Матвей прикрикнул на женщин и поступил по справедливости — отдал его востроносой пожилой старушке, уже державшей наготове деньги. Оно и правильно: ей в тепле надо ходить, а те помоложе, и так еще побегают. Старушка быстро спрятала платок и юркнула куда-то в толпу. Матвей хотел было тоже бежать к своему луку, но вдруг кто-то осторожно, но требовательно взял его за локоть:

— Пройдемте, гражданин.

— Куда? — оторопел Матвей.

— Там посмотрим, — ответил ему строгий мужчина в серой кроличьей шапке.

У Матвея аж мурашки пробежали по спине. Вот чертов Санька! Впутал-таки в историю!

— Да я… — попробовал было выкрутиться он.

— Ничего, ничего, — поторопил Матвея мужчина. — Пройдемте.

Матвей вздохнул, покорился и молча пошел рядом с мужчиной. Да и как тут разговоришься, когда держат тебя под локоть, будто арестанта какого.

В комнате, куда привел Матвея мужчина, за столом, обложенный бумагами, сидел милиционер. Он о чем-то беседовал с полной румяной женщиной — судя по красной повязке на рукаве, какой-то дежурной.

— Вот, — стал докладывать милиционеру Матвеев провожатый, — еще один с платками.

— Та-ак, — протянул тот. — Документы.

— Какие? — совсем растерялся Матвей.

— Известно какие. Паспорт.

— Нету.

— Как это нету?!

— Да не выдали нам еще, — залебезил Матвей, но дальше испытывать судьбу не стал, порылся в карманах и положил вначале на стол перед милиционером механизаторские права, а потом еще и газетку, где был пропечатан его портрет. Уже отъезжая, в самый последний момент он, будто чувствуя что, захватил ее с собою.

— Луком я торгую, — чуть-чуть посмелел Матвей. — А платки домашние, жена связала. Вот и в газетке написано — не спекулянт я, труженик.

— Ладно, ладно, — остановил его милиционер. — Разберемся.

Он полистал удостоверение, развернул газетку, вначале поглядел на портрет, потом на Матвея. А тот сидел не живой, не мертвый, каялся в душе, зарок давал. Господи, да если удастся сейчас выкрутиться, то никакой он больше торговлей заниматься не будет! Что заработает на тракторе, то и его. Дом Татьяне как-нибудь поставят и без этих луковых денег. Можно ведь в колхозе ссуду взять или, на худой конец, занять где-либо…

— Труженик, значит, — перебил Матвеево покаяние милицонер.

— Ну да, — еще сильнее прежнего заюлил тот. — Тракторист.

— Вот и трудитесь, а не по базарам шастайте! — посуровел милиционер. — Понятно?!

— Понятно. А как же, — торопливо согласился Матвей и с замершим сердцем стал дожидаться своей участи.

А милиционер не торопился. Еще раз пролистал удостоверение, изучил со всех сторон газетку, потом спросил у Матвеевого провожатого:

— Ну, что с ним делать?