Рассказ 77 - [152]

— Поет, Калинович?

— Поет, — удивился Матвей.

— То-то, хрусталь.

Матвей тоже попробовал крутануть пальцем по рюмке, легонько ударил ее ногтем и опять поднес к уху. Никогда до этого Матвею не приходилось слышать такого тонкого пчелиного пения. Надо же, придумали забаву! Будто не все равно, из чего пить! Повертев рюмку еще немного в руках, он на всякий случай поставил ее подальше от края. И даже забоялся. Как это пить из такой посуды? Вдруг сковырнешь как-нибудь невзначай. Она ведь стоит, должно быть…

Пока Матвей удивлялся и колдовал над рюмками, Катя стала приглашать всех за стол. Рассаживались долго и основательно, в расчете, конечно, на то, что посидеть придется как следует.

Когда цыган и Санька разлили для начала коньяк, над столом поднялся Отар Шотович.

Матвей, наслышавшись про длинные восточные тосты, рассчитывал, что Отар Шотович начнет сейчас говорить что-нибудь про горы, моря и звезды, потом еще про женщин, джигитов и мудрецов, но тот сказал коротко и красиво:

— Первый наш тост за хозяина дома!

Все поднялись, пожелали цыгану хорошего здоровья, благополучия и выпили. Матвею, правда, коньяк не очень-то понравился: хоть крепкий, да уж больно запах противный. Но он смирился и стал искать, чем бы его лучше всего закусить. А Отар Шотович взялся за рюмку опять:

— Второй наш тост за хозяйку дома!

И снова все выпили, повосхищались Катей, порядками в доме, столом. Матвей на этот раз оказался проворней, сразу захватил вилкой ломтик колбасы и уже хотел было положить его в рот. Но вдруг, опережая Отара Шотовича, над столом с рюмкою в руках возник Санька.

— А третий наш тост, — начал он, — знаете за что?

— За что? — поддержал Саньку Матвей.

— А вот за что, — первым чокнулся Санька с Отаром Шотовичем. — За сказку! За то, чтоб сделать ее былью!

— Ах, маладэц! — восхитился Отар Шотович. — Какой маладэц! — Он схватил Саньку в охапку и, проливая на стол коньяк, стал тискать и душить его в объятиях. — Сдэлаем, Саня! Клянусь матэрью, сдэлаем!

Санькин тост всем очень понравился, хотя цыган и Катя толком его не поняли. Матвей порадовался за Саньку, за надежного и верного товарища. Все-таки заткнул он за пояс Отара Шотовича вместе с его двухэтажным домом и тысячами-миллионами.

Высвободившись из объятий Отара Шотовича, Санька залихватски выпил, поставил рюмку и стал как-то затаенно поглядывать на Катю. Та же смотрела на него с интересом и вниманием. Матвей даже забоялся, как бы чего не вышло. С цыганом ведь шутки плохи. Но тот особого внимания на Катю и Саньку не обращал, торжественно сидел за столом и то покручивал угольно-черные усы, то играл золотым перстнем на пальце. Застолье потихоньку входило в разгар. Никто еще особенно не захмелел — то ли потому, что уж больно надежной и плотной была закуска, то ли потому, что из этого самого хрусталя действительно пилось легко, с весельем и вдохновением. Разговоры пока велись самые серьезные и решительные: о машинах, о водке и даже о международной политике.

Выпив очередную рюмку, Отар Шотович пробрался к стоявшей рядом с телевизором радиоле, пощелкал там какими-то выключателями, выбрал нужную пластинку и, когда раздались гулкие удары бубна, вдруг выкинул в правую сторону обе руки и пошел-закружился вокруг стола, припадая с носка на пятку:

— А-с-с-с-а-а! Ар-р-р-а-а!

Все сразу отодвинули в сторону рюмки-тарелки и стали подбадривать его, дружно хлопали в такт бубну в ладоши. Отар Шотович, польщенный таким вниманием, распалялся все сильнее и сильнее. Он вдруг подпрыгнул едва ли не выше стола, потом как-то беззвучно упал на коленки, повернулся и снова подпрыгнул, будто пытаясь достать пятками до затылка.

Не выдержав этакого задора и веселья, из-за стола решительно выбрался Санька. Он расстегнул ворот рубашки, зачем-то закатал рукава и нежданно-негаданно зачастил такую чечетку, что Матвей, глядя на него, готов был поверить, что Санька и впрямь когда-то ходил в моряках.

Потом, по-цыгански тряхнув плечами, в круг выскочила Катя. Она остановилась напротив Саньки и вначале тоже мелко-мелко застучала каблуками, а после подняла вверх руки и, извиваясь всем телом, стала то опускаться к самому полу, то тянуться куда-то к потолку, к люстре.

— Ар-р-р-а-а! А-c-c-c-a-a! — носился вокруг них Отар Шотович.

Терпеть все это дальше у Матвея тоже не хватило силы. Он чертом вылетел на середину комнаты, ударил себя по икрам, жалея, что на нем войлочные, непригодные для танцев тапки, а не хромовые скрипучие сапоги. Звук от этого получился не очень задорным, не таким, каким он получался у Матвея дома, когда ему случалось веселиться с мужиками на Первое мая или на Новый год. Тогда, помнится, он бывал звонким и чистым и улетал куда-то вверх, к самому потолку, а сейчас путался между ногами и никак не мог оторваться от пола, глухой и тяжелый… Матвей припал на корточки и прямо руками стал выбивать о пол всевозможные переплясы и коленца. Но и тут у него что-то не заладилось… Он то и дело мельтешил, сбивался с ритма. И что за ерунда такая! Дома, бывало, под какую-нибудь захудалую гармошку танцевал до упаду. А здесь радиола, бубны и барабаны, и вот на тебе — не идет… Спасаясь от этого наваждения, Матвей завладел Катей, провел ее вначале в одну сторону, потом в другую, крутанул вокруг себя, и вроде бы все стало потихоньку налаживаться…