Расплата - [4]

— Давайте сыграем перед сном.

— А разве пора спать? — спросил Петер.

— Нужно экономить карбид. У нас его осталось всего на несколько дней.

Г-жа Стейнвейк достала из ящика комода коробку с «НЕ СЕРДИСЬ, ДРУЖОК!», отодвинула лампу в сторону и развернула игровое поле.

— Я хочу зеленую фишку, — сказал Антон.

Петер посмотрел на него и постучал себя пальцем по лбу:

— Выиграть надеешься?

— Да.

— Ну, это мы еще поглядим.

Стейнвейк положил открытую книгу рядом с собой, и некоторое время ничего не было слышно, кроме прерывистого стука катящейся игральной кости и торопливых шажков фишек по картону. Время приближалось к восьми — к комендантскому часу. Снаружи было тихо, как на луне.

2

И вдруг мертвая тишина последней военной зимы оборвалась — с улицы послышались выстрелы: один, потом два — друг за другом, почти без перерыва; через несколько секунд — еще два выстрела. Чуть позже — что-то похожее на крик и — шестой выстрел. Антон, который собирался бросать игральную кость, замер и посмотрел на мать, мать — на отца, отец — на закрытые двери в гостиную. А Петер снял колпак с карбидной лампы и поставил его на тарелку.

Лампа потухла, и они очутились в темноте. Петер встал, грохоча башмаками, подошел к раздвижным дверям, открыл их, прошел в гостиную и глянул в щель между шторами. Из гостиной потянуло спертым, холодным воздухом.

— Кого-то застрелили, там кто-то лежит, — сказал он и быстро прошел в коридор.

— Петер! — крикнула мать, и Антон услышал, что она пошла за Петером.

Тогда и он вскочил и побежал к эркеру, безошибочно уклоняясь от столкновений с мебелью, которую не видел уже несколько месяцев, да и теперь тоже не видел: кресла, низкий круглый столик с кружевной скатертью, покрытой стеклом, сервант, где стояли фаянсовое блюдо и портреты дедушки и бабушки. И шторы, и подоконник оказались страшно холодными; так как в комнате давно не жили, ничье дыхание не украсило стекол ледяными узорами. Луны не было, но обледенелый снег светился в сиянии звезд. Сперва Антон решил, что Петер их разыгрывает, но тут он поглядел в левое боковое окно эркера и — увидел.

На середине пустой улицы, против дома Кортевегов, лежал велосипед; переднее колесо его, вывернутое вверх, еще крутилось. Пройдут годы, и такой кадр появится чуть не в каждом фильме о Сопротивлении — для усиления драматического эффекта. От дома к дороге, прихрамывая, пробежал Петер. Большой палец левой ноги у него уже целую неделю нарывал, и мать вырезала из ботинка в этом месте кусочек кожи. Он опустился на колени возле человека, неподвижно лежавшего на мостовой рядом с велосипедом. Правая рука человека покоилась на краю тротуара, словно он расположился отдохнуть. Антону видны были начищенные черные сапоги с железными подковками на каблуках.

Мать, стоя на пороге, громким шепотом позвала Петера и велела ему немедленно вернуться домой. Петер поднялся, посмотрел направо и налево, затем снова на мужчину и захромал назад.

— Это Плуг, — сказал он, входя в дом, и Антон уловил в голосе брата скрытое торжество. — Мертвехонький, если хочешь знать.

Антону было всего двенадцать, но даже он знал Факе Плуга, главного инспектора полиции, известного всему Харлему убийцу и предателя. Плуг проезжал мимо них регулярно, на работу и домой, в Хеймстеде. Ореол насилия, ненависти и страха окружал этого крупного широкоплечего мужчину с грубым лицом, в коричневой спортивной куртке и рубашке с галстуком, носившего черные эсэсовские галифе и сапоги. Его сын — тоже Факе — учился с Антоном в одном классе. Антон смотрел на сапоги. Конечно, он их узнал. Отец иногда привозил Факе в школу, усадив на багажник своего велосипеда. Когда он приближался, все замолкали, и Плуг насмешливо оглядывался. Но он уходил, а Факе, потупившись, плелся в школу, и нужно было видеть, как трудно ему приходилось.

— Тони? — позвала мать. — Немедленно отойди от окна.

В самом начале учебного года, когда никто еще, собственно, не знал его, Факе явился в школу в голубой форме юнгштурма и черной фуражке с оранжевым верхом[6]. Это было в сентябре, вскоре после Шального Вторника[7], когда все думали, что союзники вот-вот войдут в Голландию, и большинство членов НСД и коллаборационистов бежало к немецкой границе, а некоторые — и того дальше. Факе сидел на своем месте, совсем один в пустом классе, и доставал книги из сумки. А г-н Бос, учитель математики, стоял на пороге, держась рукою за косяк двери, чтобы больше никто не мог войти в класс; тех, кто успел сесть на свои места раньше, он вызвал в коридор. Он крикнул Факе, что не будет давать урок ученикам в форме, что такого никогда не было и не будет и что Факе должен пойти домой переодеться. Факе ничего не отвечал и тихо сидел на своем месте, не глядя по сторонам. Директор протиснулся сквозь толпу к учителю и шепотом уговаривал его прекратить скандал, но г-н Бос не слушал его. Антон стоял впереди и смотрел из-под руки учителя на одинокую спину Факе посреди пустого класса. Вдруг Факе медленно повернул голову и поглядел прямо на него. И Антону стало его жалко — никого и никогда не жалел он так. Конечно, Факе не мог пойти домой переодеться, раз у него такой отец! И, неожиданно для себя, Антон поднырнул под руку г-на Боса, вошел в класс и сел на свое место. Учитель не протестовал больше, а когда уроки кончились, директор остановил Антона в вестибюле и шепнул, что, быть может, он спас жизнь г-ну Босу. Антон не понял, к чему был этот комплимент; директор никогда больше не заговаривал об этом, и дома он тоже ничего не рассказывал.