Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [213]

Елена, не поднимая глаза, проговорила:

— Крутаков, если ты подозреваешь, что я чего-то не понимаю про то, кто он и какой он — то ты заблуждаешься. Я просто люблю его — я не знаю, что с этим делать. Я жить не могу, дышать не могу. Ничего делать не могу. Из комнаты своей выйти не могла несколько дней. Я читать не могу. Я всю жизнь готова ждать, чтобы он полюбил меня, чтобы он изменился.

— Видишь ли, да-а-арррагуша: люди не меняются. Из корррявого табурррета не сделаешь венский стул.

— Я люблю его! — опять сжав зубы, произнесла она. — Я никогда кроме него никого не полюблю.

— Хааарррашо, давай поставим вопрррос по-дррругому: что бы ты, вот в идеале, от него хотела?

— Чтобы он любил меня… Чтобы он женился на мне…

— Чудесно! Это упрррощает задачу! Вот не смей больше сидеть дома кукситься: позвони ему, назначь ему встррречу, скажи, что хочешь с ним поговорррить, а когда встррретишься, прррямо так ему и скажи: я тебя люблю, я хочу быть твоей невестой перрред Богом, хочу обвенчаться с тобой в церрркви, хочу, чтобы мы были верррны дррруг дррругу всю жизнь. Скажи вот ррровно то, что думаешь, ррровно то, что ты мне сейчас объяснила. Всё рррешится очень быстррро — вот увидишь!

— Ничего не решится, Крутаков… Я люблю его… Я знаю, чувствую, что он не любит меня. Вернее, что вообще к нему такие категории, как «любит», не применимы.

— О, да! Насчет категорррий — это ты прррава! А тебе нужен вообще такой жених-то, к которррому никакие интеррресные тебе категорррии не прррименимы, а? Вот по-взрррослому-то подумав? Вот положа ррруку на серррдце — судя по тому, что ты рррасказываешь — у вас катастрррофически ррразнонапррравленные интеррресы!

Уже без всхлипов, Елена встала, подошла к раковине и умылась холодной водой, обернулась к столу — и вытерлась тем же самым несчастным Юлиным полотенцем — только сейчас заметив, что в кухне-то уже совсем темно, что свет докатывает только из прихожей, и чувствуя, что даже и в темноте выглядит наверняка как малиновый распухший урод — и отчасти из-за этого, отчасти просто начав как-то немножко опять стесняться своих откровений, и всей этой мелодрамы, того, что плакала при Крутакове, отвернувшись, ушла в дальнюю половину кухни, к ночью залитому окну. Во всем Юлином доме, завернутый угол которого был виден по левую руку, с ржавой пожарной лестницей, свисающей, почему-то только до второго этажа, — подозрительно не было ни одного горящего окна.

И вдруг как-то неожиданно для себя, спиной к Крутакову стоя, издали, начала жалобно рассказывать про божественную цветовую алхимию колокольного звона в растворе окна Семена в пасхальное утро — когда жаркое золото звука отливалось в рдяную зарю — и обратно.

— Знаешь, голубушка, — сказал Крутаков, не вставая со своей подушки, а только громко звякнув позади нее чайником о чашку. — Мне кажется, что пррроблема вообще упрррощается на глазах: ты не возлюбленного в нем искала, а идеального читателя, которррому бы ты рррасказала об этой крррасоте, и которррый бы тебя понял. Прррозу тебе поррра начинать писать, вот что я думаю после всех твоих кррра-а-асивых слёз.

Елена, все так же не поворачиваясь, заявила, что Крутаков ничего не понимает, и, всхлипнув опять, призналась, что больше всего на свете хотела бы опять оказаться в этой старой квартире Семена, подойти и постоять опять возле этого окна в комнате его матери.

— Я уже минутами боюсь, что я в призрак из-за этого превращусь — настолько сильно́ во мне это желание прийти к нему в квартиру. Мне уже ночью, когда я заснуть пытаюсь, мерещится, как я вхожу в его дом, в его подъезд, поднимаюсь на его этаж, прохожу сквозь его дверь, иду по его коридору мимо его комнаты. Я даже пару раз испугать его боялась — потому что мне действительно так явственно виделось и чувствовалось, что я вошла в его квартиру — а он там спит. Знаешь, бестелесым не ведать преграды, не рыдать у закрытых дверей.

— Ага, — прихлебывая подтвердил Крутаков, — а еще — что-то кошачье в тебе пррроснулось: влюбляться в кваррртиры да в окна, а не в их хозяев.

— Крутаков! — обернулась Елена с какой-то внезапной радостью — и, закрутившись, подвернув ногу, хлопнулась на оставшуюся у окна вторую гигантскую подушку. — Разреши мне, пожалуйста, переночевать здесь сегодня, у Юли? Ведь ты все равно за бумажками к себе домой еще поедешь, да? Я не могу домой… Мать с этой школой, с этой гнусной пошлятиной, с этими истериками… Я не могу больше!

— А ну вставай давай и катись домой, — невозмутимо сказал Крутаков, ставя пустую чашку на стол. — Нет, можешь выпить еще одну чашку чаю. Это я тебе рррразрррешаю. Нельзя от пррроблем бегать. Они становятся от этого только хуже. Пррроблемы надо рррешать. Езжай домой, соберррись с духом, и завтррра же позвони ему и скажи, что тебе надо с ним срррочно поговоррить. Встррретишься — и скажи ему без всяких обиняков: я люблю тебя, я хочу чтобы ты женился на мне, хочу чтобы ты повел меня к алтарррю, чтобы мы дррруг дррругу дали вечные клятвы в церрркви. Посмотррришь, что он на это скажет. Еще мне не хватало, чтобы ты два года теперррь по нему стрррадала, утешать тебя. Мне, вон, ррработать надо. Я тебя подбрррошу до дома на тачке. Метррро прррозевали уже давно опять.