Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [209]

— Я просто у моей самой древнейшей подруги, у Эммы Эрдман, на дне ро…

— Эрдман? Это не внучка ли того самого Эрдмана… — встрепенувшимся каким-то — неприятно резанувшим слух Елены — вдруг взмывшим вверх, почти женским голосом, переспросил Семен.

— Да, Аарон Львович это ее дедушка…

— Я слышу, там даже и на гитаре играет кто-то? — не без язвительности спросил Семен.

Испугавшись, что Семен и правда вообразит, что у нее тут с кем-то, вместо него, может завязаться роман, Елена быстро, вдавливая трубку в подбородок, затараторила:

— Да нет, это просто Даша Арзрумова, она и играть-то не очень умеет, так тренькает немножко…

— Арзрумова? Это, что, дочь того самого Арзрумова?! — воспарившим взбудораженным голосом переспросил Семен. — А почему же ты меня туда не пригласила? Надо тебе было меня с собой взять! Я люблю такие гости!

— Я уже ухожу отсюда, — обреченно, вся сжавшись, проронила Елена.

— Ты уходишь? — переспросил Семен с каким-то подвывертом. — Замечуятельно! Приезжай тогда ко мне. Приедешь?

Зачем Семен ее к себе позвал — не для объяснения ли? — в свете предшествующих неприятностей — во весь путь в метро маячило для нее некоей дающей надежду шарадой.

На столе в его кухне с дурацким, перепиливающим душу, символизмом, облетали буроватые, со скрюченными лепестками, тюльпаны — и совсем нечитабельно-скорченным валялся на столе, на отдалении от прочих, тот, с признанием, не дождавшимся адресата.

Посуленные Семеном давеча, в грубый момент, «прогулки по улицам», закончились, не начавшись, без всяких слов, в той же горизонтали, что и в прошлый раз. Только в этот раз трагикомизма добавила та мелочь, что, когда Семен, полагая, видимо, что не достаточно решительно действовал прежде, с армейской какой-то поспешностью принялся скидывать с себя одежду, — во входной двери, со счастливой пунктуальностью, засквозжил ключ.

— Мать приехала! — ужаснулся, вскакивая, Семен — и с такой же армейской быстротой надел на себя все обратно, и поскакал в коридор отпирать, прикрыв дверь в свою комнату.

— А я — Баба Яга, — любезно представилась Елене, через пять минут, небольшого роста эмансипированная коротко стриженная седая женщина с резкими чертами лица, на кухне — после того, как Семен неуверенным голосом сказал: «Мама, а это Лена».

На этом знакомство, о котором Елена несколько дней назад так много себе навоображала, закончилось: Семен, срочно сбегая из квартиры, повез ее в гости к какой-то Маше, на Савеловский.

Идя рядом с ним по улице, Елена чувствовала, что даже и радости-то в ней от его присутствия нет. Вспоминая свою молчаливую зажатость рядом с Цапелем, она даже и сопоставить-то те, прежние цветочки с нынешней необъяснимой мукой не могла. Вместо нежности, какую она когда-то испытывала к Цапелю, Семен, с удавьей простотой, вызывал в ней абсолютно парализующую, почти гипнотическую, страшную, задыхаться заставлявшую — и действительно ничем не объяснимую — зависимость. Скованно перешагивая через черные, вечерние, лужи, после только что прошедшего, во время бездарных упражнений у него дома, дождя, Елена пыталась поймать мгновение «здесь и сейчас» и уговаривала себя: «Вот — я иду рядом с человеком, которого люблю. Люблю до безумия, до того, что думать ни о чем другом, кроме него, кроме его жестов, кроме его интонаций — не могу. Мы идем в гости. Все ведь выглядит, по крайней мере сейчас, хорошо… — и тут же срывалась: — Но почему мне тогда хочется разрыдаться? И почему я даже не смею ничего прямо высказать ему в глаза?! А только тащусь за ним молча…»

IV

— Раз тебя раздражает запах водки — выпей джину! — недоумевала крохотная, кудрявая, уже весьма набравшаяся и того и другого, крикливо-скандальная двадцатилетняя Маша посреди большой, прокуренной, полной хлама комнаты. — Семен, ну почему она не пьет?!

Размякший от изобилия напитков вокруг Семен назвал возраст Елены.

— Сёма, мля, какие мы с тобой старые! — истерично, с нетрезвыми слезами на щеках кричала Маша. — Вы останетесь у меня на ночь? Куда же вы?

И Елена вздохнула с облегчением, когда спустя поверхностную дегустацию Семеном заграничных питейных изысков, они оказались вновь на мокро темной улице, разводя подошвами бензинные тона единственного фонаря в луже.

Уже почти дойдя до метро, и надеясь успеть на последний поезд, Елена решила звякнуть Анастасии Савельевне — сообщить, что жива, и что скоро будет дома.

Семен, втиснувшись с ней в тускло-серебристый, половинчатый, стылым мокрым куревом разящий козырек таксофона, впервые обнимал ее на улице — до этого любые проявления ласки сводя к узко-напористым, целеустремленным битвам у себя в квартире, а вне дома, ни на улице, ни в гостях даже и за руку ее ни разу не взяв.

— Малыш, когда же мы… — заговорил Семен, притягивая к себе Елену за талию дрожащими руками.

Двушка то ли проскочила, то ли застряла — потом все-таки с железно-утробным звуком звякнуло соединение: Елена чуть отпрянула от Семена, прижав трубку к уху. Анастасии-Савельевниного голоса Елена не услышала, но на всякий случай, полагая, из-за странностей связи публичных таксофонов, что ее-то, с этой стороны запутанных проводов, Анастасия Савельевна может слышать, сказала: