Раскопки - [51]

И я рассказала, как однажды, когда я была маленькой, к нам на обед пришел друг моего дяди. Мне тогда было не больше пяти или шести лет. Увлеченный нумизмат, он подарил мне монету, которая, по его словам, датировалась временем правления Октавиана Августа. О нем я знала из Библии. По крайней мере, я знала, что Иисус Христос достал монету и сказал своим ученикам воздавать кесарю кесарево, а Богу Божье.

– Не знаю почему, – продолжала я, – друг дяди ничего такого не говорил, но я решила, что монета, которую он мне дал, была той самой монетой, которую Христос показал ученикам. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что не передать словами. В течение многих лет после этого я доставала монету и поражалась, что могу до нее дотронуться. Я думала, она принесет мне удачу.

– И принесла?

– Не уверена. Наверное.

– А потом?

Меня можно было не уговаривать рассказывать дальше: я поведала, как дядя и тетя настояли, чтобы я стала дебютанткой. На одном из балов я встретила молодого человека, который сказал, что отправляется на раскопки боснийской деревни, относящейся к железному веку. В конце вечера я спросила, могу ли я поехать с ним.

– И что он ответил?

– Он был немного ошарашен, но через некоторое время сказал, что да.

– То есть ты уехала с человеком, которого только что встретила?

– Мы были предельно честны друг с другом. Провели там месяц – чудеснейшее время. А потом, вернувшись, я пошла изучать археологию в университет.

– Как отреагировали ваши дядя и тетя?

– О, они были в ярости. Думали, что я подвела всю семью. И себя, конечно. На мой двадцать первый день рождения дядя сказал горничной, чтобы она поставила мне приборы по правую руку от него. Сказал, что я больше не член их семьи, а только гостья. На следующее утро я уехала. Уверена, они были рады. Но не могу их винить. Со мной были одни хлопоты. Я всегда была такой. Даже в детстве я не переставала задавать вопросы. Одно это уже плохо, так меня же еще никогда не устраивали их ответы.

Рори начал смеяться.

– Ну вот, – сказала я, с облегчением закончив. – Это все, что я могу рассказать.

– Уверен, что это не так.

– В каком смысле?

– Ты наверняка многое мне не рассказала.

– О чем?

– Ну, например, ты не рассказала, как познакомилась с мужем.

– Со Стюартом?

– Да, – сказал он, продолжая улыбаться. – Со Стюартом.

– Он был моим преподавателем, – сказала я. – В университете.

– И ты сразу поняла?

– Что поняла?

Рори помолчал.

– Ладно, это не мое дело, – сказал он.

– Да нет, что? Спрашивай, я не возражаю.

– Мне просто интересно, сразу ты поняла, что хочешь выйти за него замуж?

– Нет, не сразу, – сказала я. – Но у нас было много общего. Общие интересы – это важно, правда?

– Не знаю.

– Почему не знаешь?

– Потому что со мной такого никогда не случалось. Я бы хотел, но не случилось. Во всяком случае, пока. Тем не менее я не теряю надежды…

Мы сидели в тишине. Я прислонилась головой к коре дерева. Все, что было слышно, – редкие шорохи в подлеске и плеск реки. Рори я больше не видела – так было темно. Но слышала его дыхание. После того как мы посидели так некоторое время, я сказала:

– Теперь твоя очередь.

– Да рассказывать особо нечего. Ничего интересного.

– Выкладывай – посмотрим. Я уже знаю, где ты вырос. Там, где варят варенье. Расскажи, как ты заинтересовался фотографией?

– Думаю… Думаю, это попытка запомнить то, что происходит в жизни. Попытка запечатлеть событие и придать ему физическое существование. Не дать ему потеряться. Не всегда, правда, это получается.

– Не всегда?

– Нет. Например, знаешь, почему на фотографиях викторианского Лондона нет ни одного человека? Посмотри как-нибудь. На ранних фотографиях улицы совершенно пустые. Очевидно, что они не были пустынными. Просто пластины нужно было экспонировать так долго, что люди – движущиеся люди – вообще не фиксировались. Изредка можно увидеть туманные очертания, но не более того. Странно, правда? Все эти призрачные, прозрачные люди не оставляют никакого следа…

Рори вдруг замолчал.

– Понимаешь, что я имею в виду?

– Да. Конечно.

– Правда?

– В этом есть смысл. Вот почему я хотела заниматься археологией. В жизни так много всего пролетает мимо и так мало остается. Думаю, я хотела найти смысл в том, что сохраняется. Рори повернулся ко мне.

Его бледное лицо оказалось совсем рядом с моим.

– Вот! – сказал он. – Вот именно! Как думаешь, что останется после нас и что найдут археологи через две тысячи лет? Как думаешь, они найдут этот термос, задумаются, кому он принадлежал? Кто пил из этой чашки? И даже если они зададутся этим вопросом, они никогда не узнают. Не о нас. Кем мы были. Что мы думали и чувствовали в то время. В лучшем случае выживет только термос. Все остальное просто исчезнет.

И снова мы сидели в тишине. Я ничего не говорила, потому что не была уверена в себе, в том, что хочу сказать. Было так темно, что я чувствовала, как чернота забирается мне в ноздри. Как будто я вдыхала смолу. Я вспомнила историю, которую читала в детстве, про одну старушку. Она чихнула, и все ее тело разлетелось на кусочки.

– Интересно… – сказал Рори.

– Что?

– Думаю, не стоит ли нам перебраться в другое место. Здесь нам не очень-то везет, да? Что скажешь? Если хочешь.