Раны любви - [24]

— И мы тебя больше не увидим?!

Веруша повернула свою голову. Иронически смотрит на всех и говорит:

— Ну, так попросите дядю Волю остаться до утра. А утром мы его проводим на вокзал…

И все приходят в восторг от этой мысли. Дядя Воля должен остаться до утра. Может делать все, что хочет. А главное — спать. Спать тут же. Но, по крайней мере, он останется со всеми, а не уйдет. А утром поедет в опеку, а потом на вокзал, где соберемся все мы…

Красинскому в данный момент все равно. Он кивает головой, улыбается и, перейдя на диван, усаживается в нем плотно и покойно. И тотчас засыпает.

Но сон через мгновенье прерывается. Красинский открывает глаза, ласково улыбается тем, кого он видит пред собой. И снова закрывает глаза в сладком соблазне крепкого сна.

А сестры, — чувствует он, — сидят пред ним и смотрят на него. Любовно, ласково. Быть может, в последний раз. Ведь все так стары. И снам его посылают свои молитвы за него…

XI

Красинский проснулся утром. И с изумлением увидел себя на диване. Осмотрелся, припомнил и вскочил.

— Нужно ехать…

— Милый Воля…

— Но об одном прошу я вас, — сказал серьезно Красинский, — не провожайте меня. Очень я не люблю этого. Прямо не могу. Давайте простимся здесь. Надеюсь скоро приехать и повидаться с вами…

Сестры молчали. Красинский видел, как тяжелы и больны были его слова. Но не мог совладать с собой. Слишком много родственных впечатлений…

И, торопливо поцеловав всех, Красинский так же торопливо оделся и вышел среди молчания, нежная и любовная ласковость которого болью отозвалась в его душе…

И глубоко, и радостно вздохнул на воздухе.

Какой-то кошмар. Сон зловещий… Все, что видел он только что в своей родной семье, — все это — кошмар.

А змейка обвилась вокруг сердца и шептала, что в этом кошмаре повинен и он.

Но Красинский отбросил, как всегда, гнетущие мысли и понукал извозчика. Через минуту он был уже в гостинице. Собрав свои вещи, он заказал извозчика и спросил счет.

Счет не приносили долго. И, скучая, Красинский вышел в коридор и начал бродить в нем, без цели и смысла, досадуя на себя и на эту поездку, принесшую ему ощущения какого-то припадка.

Где-то щелкнул замок. И впереди Красинского прошла женская фигура. Как будто знакомая. Волнующаяся походка. Крутые бедра. Маленький рост. Он ведь знает ее.

Быстро догоняет фигуру Красинский. Но женщина резво сбегает по лестнице, и Красинский видит только силуэт… Чей?..

Капа…

Сердце сжалось. Дрогнуло. Застыло. И сделалось, все безразличным.

Придя в свой номер, Красинский прилег на диван и старался думать о том, что жена его должна на днях родить и что Аллюся — самый прекрасный ребенок в мире…

Но мысли разбрелись. Было только тяжело… И мелькала Капочка и ее ленивая, такая прекрасная фигура, когда она потягивалась и выпрямляла свою богатую грудь…

XII

Поезд шел опять медленно и лениво.

Как потягивалась Капочка.

Красинский спал и не спал.

Приходили сны и живые люди. Были остановки на станциях и обычный шум под окнами вагона. Какая-то девушка принесла завядшие цветы и смотрела ласково, с заранее потерянной надеждой, на Красинского. И когда он дал за цветы рубль, девочка рассмеялась смехом проститутки. Так показалось Красинскому.

На курьерском поезде было веселее. Но дрема не покидала до ночи Красинского.

Но, когда, в купе международного общества раздевшись и плотно улегшись на мягком диване, Красинский закрыл глаза, предчувствуя сладость настоящего, большого и крепкого сна, к нему пришла маленькая мысль.

В магазине с Верушей он купил рублей на сто всякой дряни — закусок, фруктов, напитков. А Костя пошел пешком в деревню… А Капа ходит по запискам в гостиницы… И все бедны и несчастны.

А у него, Красинского, в банке уже тридцать семь тысяч…

Мягкая постель сделалась жесткой. Вагон двигался неуклюже и грубо встряхивая. Простыни — отвратительно грязны. Одеяло — затасканное. И проводник — наглый, вроде того комиссионера, который предлагал «интересную вещь».

И сон отлетел.

Поезд мчался. Мчались бессвязные думы. Кричала совесть. Было тяжко.

А потом пришла красивая женщина. Капочка. С высокой, лениво и медленно подымающейся грудью. И легко коснулась глаз и закрыла их. И слетел благодатный сон.

С спокойной совестью заснул Красинский. Больше к родным он не ездил…

Финал

I

Сегодня Зоя Александровна встала раньше обыкновенного и, сама не зная почему, торопливо, принялась за свой туалет.

Было тревожно и неспокойно на сердце, хотя всю ночь баюкали ее радостные, солнечные, молодые сны. Было тревожно и неспокойно на сердце, хотя все вокруг спутанно смеялось, как весною в деревне, когда соловей льет ароматы, а сирень поет сладкие песни сладких предчувствий. Смеялось зеркало лучами солнца, смеялись милые портреты дорогих людей, смеялось вокруг шеи кружево, ласкавшее бархатом, смеялась кровь, заманчивой синевой трепетавшая на нежной коже нежных рук…

И все же было тревожно и неспокойно, и не хотелось реально чувствовать, реально ощущать, реально думать.

В зеркале темные, загадочные глаза. Смотрят, пытливо смотрят. О чем-то говорят, что-то обещают.

Зоя Александровна улыбнулась по-детски: это ей все говорят про ее глаза, и ей всегда становилось страшно от лжи, которую она невольно так красиво творила… Странные глаза! Всем они что-то рассказывают, — творят волшебно очаровательную сказку… А она ничего не чувствует. Ничего и никогда она никому не говорила большого, красивого, важного. Молчала больше. Говорили другие, влюбленные, и сколько открывали в этих глазах тайн — они, эти любившие! А она тайн не ощущала. И любила, потому что любилось… А они говорили, говорили, без конца говорили, пока не пропадала страсть, пока лгавшие уста не переставали чувствовать огонь тела.