Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке - [59]

Обладательница шикарных ног встаёт и уходит, я же продолжаю лежать на полу. Чья–то голова заслоняет проектор, отбрасывая на экран огромную тень. Знакомое лицо. Ха, так и есть! Я знаю его.

— Эй, как дела, Джонни–малыш?

Ярко освещённое, чисто выбритое лицо. Джон Леннон, в тонкую полоску костюм, наклоняется, выходя из луча света, пересекает комнату и уходит вслед за той блондинкой.

Снежно–ледяная с огромной грудью блондинка в сетчатых чулках и на высоченных шпильках направляется прямо ко мне.

— О, наконец–то, вы пришли, — широко улыбаясь, произнесла она, ни малейшего намёка, просто одобрение. — Сегодня мой день рождения. Куча подарков, там, в спальне, не хотите взглянуть?

— Ах, конечно, ваш день рождения, — более глупейшего ничего не мог сказать я.

— Так идёмте же, покажу вам всё.

Я присел на кровать. Она прямо передо мной.

— Нравится? — произнесла она, проводя рукой по своей ноге в чулке в крупную сетку.

Пока она говорила, я понемногу начал раздеваться. Никаких подарков я по–прежнему не видел. Если не считать небольшого белого хлыстика. Он щёлкнул, оказавшись в её руке.

— Вы не против чего–нибудь ещё? — произнесла она, а в глазах безумные искорки.

Я не вполне уверен, что значит «чего–нибудь ещё». Я видел в одной книге, которую проездом купил в Амстердаме, какие–то странные картинки, но у меня и мысли не было к чему это могло привести.

— Встаньте, — просто произносит она.

Не думая ни о чём, встаю.

— Повернитесь.

Не знаю, но что–то в её голосе заставляет меня повиноваться.

— Ну а теперь, это «что–нибудь ещё».

Свист. Ужасно больно. Взвыв, прыгаю чуть ли не через всю комнату.

— О–у–у-у.

Как загипнотизированный возвращаюсь к ней. Прыжок, выхватываю из её рук хлыст и грубо загоняю её в угол комнаты. Вот что, оказывается, ей нравится.

Какая–то азиатка рядом с блондинкой, как две капли похожей на Патти Харрисон. Наклонились, сверкая голыми задницами. Предлагаю им вдохнуть амилнитратаю. Благодарят. Затем пошли в ход яйца, нашлись для каждой. Обе вскричали от неожиданности, но затем стоны удовольствия от движения моих колен. Дверь холодильника открыта, отбрасывая свой мертвенный свет на этот причудливый дует. За нами в полутени в дверях появляется Джонни в своих очках еле держащихся на само кончике его носа.

— О, продолжайте, не буду вам мешать, Эггмен. Занимайтесь дальше. Я уже это проходил, очень мило. Но я всё. Увидимся.

Корабли уходят с утренним приливом.

*

Жилище Брайана Эпштайна в Белгравии стало рок–н–ролльной меккой. Теперь трудно понять, чтобы человек в таком шатком положении сделал бы своё прибежище домом с открытыми для всех дверьми, но ему мы могли позвонить в любое время суток, и он всегда был рад приютить нас. По всем признакам он был человеком очень болезненным, но когда его мальчики счастливы и собирался всякий народ, чтобы провести хорошо время (за его счёт), боль проходила. Эппи — первый в моей жизни человек настолько богат, насколько одинок. В продюсерстве он нашёл смысл своей жизни и был бы очень милым парнем, если бы не впадал в гомосексуальное слабоумие в те моменты, когда его одолевала депрессия. Тем не менее, Эппи сделал вклад в рок–музыку в виде некоей пипетки с магическим снадобьем импортируемым из Швейцарии. Эти крошечные ёмкости, говорю с уверенностью, послужили, по крайней мере, частично, созданию новой психоделической волны в жизни Битлз, которая привела к появлению их монументальной пластинки «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера».

Он оказался замечательным собеседником, нам было интересно всё, о чём он говорил, особенно мы расспрашивали его о том, как принимала Америка его ребят. Брайан был в восторге от театра Аполло, но очень сожалел, что из–за своей всемирной известности те не могли посетить эту цитадель чёрной музыки, и сразу же загорелся идеей создать в Лондоне ему аналог.

«Какая великолепная, замечательная идея», — подумал я тогда.

Театр Савилль на авеню Шафтсберри должен был стать его лондонским Аполло. Первым делом Эппи подумал о лицензии на продажу спиртных напитков и решил ангажировать на открытие Малыша Ричарда.

— Не против, принять участие в шоу? — спросил он меня. — Ну же, Эрик, отличная образовалась бы схема, ты просто обязан согласиться.

«Какая честь», — подумал я что–то в этом роде.

Вот и торжественное открытие. На афише имя Малыша Ричарда крупными буквами.

— Дамы и господа, хочу представить вам ведущего этого вечера, Эрика Бёрдона из группы Animals!

Боже, у меня душа ушла в пятки, когда услышал своё имя и на сцену полетел всякий мусор. Публика представляла собой один бурлящий котёл валлийских Тэдов. Они не были обычными слушателями рок–н–ролла, рок–н–ролл был их стилем жизни, их религией и Малыш Ричард был их Верховным Богом. К чёрту Animals, к чёрту Камни, к чёрту Битлов!

Здорово было увидеть снова Ричарда, мы не виделись с самого Нью—Йорка. Ричард одним представлялся диким ярким фламбойантом, другие знали его как проповедника из Джорджии. Действительно, временами он читал проповеди, но основное время он занимает почётное место рок–н–ролльной звезды всех времён и остаётся одним из немногих не только ныне живущих, но и не выживших из ума реликвий. Малыш Ричард поразил меня с того самого раза, как я впервые увидел его. Это был фильм The Girl Can't Help It. У него, как и Чака Берри есть что–то необыкновенное во взгляде, будто и тот, и другой существуют в другом измерении, там, куда мне всегда хотелось попасть. И вот я здесь, делю сцену с Малышом Ричардом, снова как раньше.