Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке - [36]

— Только ничего не рассказывай Крисси, дружище, не рассказывай Крисси.

Он боялся, что я ненароком обмолвлюсь Крисси Шримпсон, что видел его с новой цыпочкой. Я понимал его нетерпение, так как за нами следовала толпа фотографов, а мы пытались поймать такси, но все проезжали мимо. Вдруг остановилась полицейская машина и перед нами вырос коп, вооружённый своей дубинкой.

— Ну вот, проблемы, — с беспокойством выдохнул Мик.

— Эй, вы двое, подойдите–ка, — сказал и полез в задний карман.

Я подумал, что сейчас вытащит жевательную резинку, но в руках у него оказался блокнот.

— Быстренько, вы двое, чиркните здесь. Если я расскажу своей жене, что упустил вас, она меня убьёт.

Мы с Миком не возражали.

— Большое спасибо, — бросил нам коп, нырнув обратно в свою патрульную машину.

— Ну, он мог бы подбросить нас до Деревни, говнюк, — выругался Мик.

То было время, когда я впервые был поражён волшебством одного джазмена, Роланда Кирка. Мы тогда на две недели застряли с концертами в Бёрдленде. У меня уже была завидная коллекция его пластинок, и мне бы очень хотелось увидеть этого человека во плоти. В живую его, оказалось, сравнивать было не с кем. Его ощущение ритма было нереальным. Кирк — слепой, и он играл одновременно на трёх инструментах. Он также пел с госпел–хором и был непревзойдённым профессионалом, владея удивительной техникой, позволяющей играть соло, не прерываясь на дыхание. Он был настоящим гуру чёрной Америки.

Когда я впервые увидел его на сцене, он напомнил мне взлохмаченного японского воина, всего обвешенного сверкающими серебром и полированной медью инструментами, похожими на кинжалы и короткие самурайские мечи. Кроме того, он был обвешан проводами, звукоснимателями, миниатюрными диктофонами, всё это было подключено к усилителям и эхо–примочкам. Он был, как он сам себя называл, «Звучащим деревом».

Один чёрный журналист из журнала Тайм нашёл меня в гостинице Горхем. До него дошли слухи, что какой–то белый ансамбль играл в Аполло, и ему стало интересно узнать, почему мне это было интересно. Состоялся забавный разговор, в конце которого он предложил отвезти меня в гарлемскую церковь Отца Грейса, которая примыкала с тыльной стороны к Аполло, и оказывалась таким образом внутренним нефом закулис театра. Она действовала с двадцатых годов и являлась в стране самой большой церковью для чёрных. Репутация Отца Грейса была невероятно высокой.

Он никогда не стриг ни своих волос, ни ногтей на пальцах и однажды потребовал, чтобы впредь его паства собиралась справа от окна и молилась на мозаичном полу, доказывая ему свою любовь. Не так уж много белых побывали в этом месте, куда он меня пригласил. Я поверил ему. Но он мне вдруг протягивает пропуск за кулисы.

— Ну, что ж, идём, — говорю.

Помещение церкви поразило меня размерами, думаю, рассчитанное на не менее полутора тысяч человек, и как только мы вошли, меня охватило ощущение, что я попал, по крайней мере, лет на пятьдесят в прошлое. По большей частью заполнена она была женщинами, детьми и пожилыми людьми. Мы сели где–то в ряду двадцатом, в середине. На паперти напротив прихожан стоял очень старый чёрный проповедник, собирающийся увещевать кулаком и словом.

Перед ним — три юные девушки, две из них явно беременны, третью он скорбным голосом обвинял в том, что она забеременела:

— Вы вступили на путь греха, дьявол ведёт вас туда, где единственно смерть явится вашим спасением, — кричал он визгливым голосом на этих троих перепуганных юных девушек.

Вдруг одна из них закатила глаза и упала навзничь, даже я, со своего места, услышал, как грохнулась её голова об пол, как какой–то кочан капусты. Затем тело её начало жутко корчиться, а она заверещала на каком–то странном незнакомом наречии. Это передалось людям, сидящим в первых рядах. Две оставшиеся совершенно потеряли самообладание, а проповедник, возвышаясь над ними, хлестал их потоком брани. За ним по правую руку сидел за органом седой человек, когда он обернулся, я был поражён, он оказался белым.

Он был явно очень стар, длинные седые волосы, длинная седая борода. На своих коленях он держал чёрного мальчугана. Ребёнок играл его бородой, с невинным восторгом и любовью в глазах он смотрел в сторону того брата, который стенал и причитал, обращаясь к своей пастве и предрекая огонь, камнепад и адские муки.

Несколько женщин с платками на голове и цветастых юбках и с совсем маленькими детьми стояли вокруг очага, готовя еду и раздавая горячий суп собравшимся. Запах тушёных овощей распространился по всей церкви, и это казалось ещё более странным, если вспомнить, что мы находились почти в самом центре Нью—Йорка.

У самой дальней стены прохаживались несколько детективов в сопровождении вооружённых полицейских, которые, как оказалось, находились здесь, чтобы предотвратить возможные эксцессы. Это уже было слишком для моих нервов: церковь со своей действующей кухней, своей собственной полицией, да ещё этот бесноватый проповедник, старающийся над своей паствой, и пытающийся изо всех сил предостеречь их, внушая мысль, что дьявол повсюду. Я был загипнотизирован им, его действиями и тем, насколько огромной властью над всеми этими людьми он обладал. Я понял вдруг, где корни народной музыки, откуда она черпает свою силу — из энергии огня, рождаемого молитвой. Вот где рождается чувство, вот как человек обретает силу. Молитвой, молитвой, молитвой.