Ранний снег - [14]

А он сам, хмурый, сгорбленный, перелистывает папки с бумагами и думает: «Экое бесиво заварил мой предшественник! Кто-то будет расхлёбывать эту кашу!.. Нет, с этим надо кончать!» И кивает головой Николаю Гурьянову, смешливому, розовощёкому комиссару батальона:

- Давай начинать, Коля!

- Я готов.

- Зови адъютанта старшего...

И пока Петрякова не вызывают ни в штаб дивизии, ни на станцию, не отрывают от дела, он до вечера сидит с Колей Гурьяновым и седым, коротко стриженным, с колючими баронскими усиками адъютантом старшим капитаном Державиным, и вершит в батальоне суд и расправу.

- Как фамилия? Имя? Год рождения? Где родились? Опыт работы? Мобилизованы каким военкоматом? Ах, добровольно... Гм... Да... Хорошо. Комсомолка? Оставить.

- А вы можете идти. Вот ваши документы. В резерв округа. Да.

- Откомандировать.

- Оставить.

- Откомандировать.

И вдруг обиженный девичий голос. Взгляд исподлобья:

- А я никуда отсюда не уйду! Вот что хотите, то и делайте со мной! Не уйду, и всё! Я хочу работать здесь, в медсанбате!

Петряков чешет карандашом переносицу, хмуро косится на стоящую перед столом девушку. Лицо как лицо. Курносое, круглое. Всё в веснушках. Военная гимнастёрка. Вместо юбки - ситцевый сарафан. На ногах - разбитые башмаки.

- Так у вас же нет никакой специальности! Что вы будете делать? Вы ж совсем ничего не умеете...

- Родину любить умею! Этого мало?!

- Гм! Да... Маловато. Надо ещё и уметь её защищать.

- Научусь! Я способная.

Молчание. Три столба дыма вверх. Николай Гурьянов и Державин вертят новые самокрутки, Петряков заново набивает табаком трубку, уминает табачную стружку прокуренным, жёлтым пальцем.

- Что ж, оставить? Ты как, товарищ Гурьянов?

- Оставить, - говорит Коля.

- Хорошо. Остаетесь.

- А вы, товарищ, отправляйтесь, в штаб округа. В резерв.

- Следующий!

- Откомандировать.

- Я просил бы оставить, - это Коля Гурьянов.

- Гм. Оставить? Ну что ж. Испытаем. Ну так вот. Оставляем вас в батальоне. До первого замечания. Только первое нарушение дисциплины - пеняйте тогда на себя...

Многих Петряков уже знает в лицо, по фамилиям. Одним он незаметно подмигивает, другим вежливо улыбается, третьим хмурится. Иногда молчит, ничего не спрашивает, и глаза его становятся ледяными, мглистыми, как декабрьская ночь. Тогда капитан Державин начинает грызть ногти и ёрзать на табурете. В «междуцарствие», до прихода нового командира батальона, он людей принимал сам, единолично, не вникая в подробности, торопясь, - лишь бы «кадры».

3

Сейчас мимо их стола - бесконечный людской поток. Всё, что всплыло на волнах гигантского отступления с Украины и Белоруссии, из Прибалтики и Смоленщины, все, что призвано, мобилизовано и пришло добровольно из тылов, вперемежку: хорошее и плохое, здоровое и гнильё, настоящее советское и подонки, отбросы. Все, что осело в маленьком городке и, по мнению капитана Державина, может оказаться полезным на фронте: медицинские сёстры, больничные и скороспелки военного времени, санитарные городские врачи, зубные протезисты, психиатры, акушерки, патронажные сёстры, студенты медвузов, аттестованные «зауряд-врачами», нечто вроде врачей третьего сорта, лаборантки из клиник, аптекарши, рентгенологи. Все они, безусловно, пригодились бы, будь это госпиталь, да ещё тыловой, с хорошим стационаром, оборудованный по последнему слову техники. А в тех жёстких условиях, в каких будет работать медсанбат на фронте, нужны лишь хирурги, и притом высшего класса. Нужны опытные медицинские сёстры. Нужен только тот, кто способен выдержать бессонные ночи, обходиться подолгу без еды и питья, кто может часами стоять в полутьме над операционным столом, по локти в крови; кто сможет сменить скальпель на автомат и отстреливаться, а если придётся - занимать круговую оборону; кто сумеет пройти пешком пятьдесят километров, а потом расчищать снег под палатки, рыть окопы и щели, и снова, без отдыха, стать к столу: ампутировать и перевязывать, рассекать рваные раны и выискивать в тончайшем переплетении нервных волокон засевшие там пули и зазубренные осколки.

Поэтому Петряков так безжалостен, тверд:

- Откомандировать.

- Па-азвольте, товарищ военврач третьего ранга! А с кем мы останемся? Зачем разбазаривать персонал?! Так можно и на мели остаться! - Капитан Державин прыгающей рукой пытается пригладить серые взъерошенные усики, за один день побелевшие, словно их присыпали мелом.

- Не позволю! - грохнул по столу кулаком Петряков. Уронил на бумаги зажжённую трубку, сдунул облако табачного пепла. Вскочил с табурета. Длинным пальцем покачал перед самым носом начальника штаба. - Не позволю! И уж вы извините, это вы виноваты, что нам сейчас здесь приходится чистить авгиевы конюшни! Это ваша вина. Чего вы мне всё время тычете в глаза: батальон? Его ещё нет, батальона!.. У нас нет ещё самого главного, без чего мы вообще не имеем права называть себя батальоном! У нас ещё нет коллектива, понимаете? Коллектива! Вы когда-нибудь думали, что и вы, как коммунист, несёте ответственность за жизнь и здоровье многих сотен людей?! Эти ваши ошибки, они человеческих жизней стоят!