Раннее утро. Его звали Бой - [105]

— Удовольствие — дело святое, — сказал он.

А госпожа Жаки, разумеется, как и следовало ожидать, подняла хай. На другой день после несчастья она вошла в спальню хозяйки, как раз когда я принесла завтрак, и перед мсье Боем, который глаз не сомкнул всю ночь, и мадмуазель Долли, которая пришла поздороваться с хозяйкой, не стесняясь меня, как пошла, как поехала горланить, что в таких случаях получать где-то удовольствие — это сплошной стыд-позор, и что, мол, зачем вообще ей было ехать в Париж, госпоже Макс? Какая ее муха укусила? Кричала, что Париж — это место для богачей, для миллионеров, а не для таких, как мсье Макс, который вовсе не миллионер, тем более что его страховая компания на ладан дышит, и хотя он воображает себя принцем, живет-то мсье Макс, со своим гольфом, со своими фантазиями и английскими костюмами на деньги жены. В общем, завелась мадам Жаки. Выдала еще, что мсье Макс направо и налево всех поучает, в то время как ему самому следовало бы кое-чему поучиться. И что мадам Макс — плохая мать. И что ей надо отписать, даже телеграфировать, и сообщить все как есть, сообщить истину. Ис-ти-ну. Из нее прямо так и брызгало во все стороны этой истиной, из ее набитого рта и выпученных глаз.

— А кто займется тремя девчонками? — спросила она еще. — Бросить их, что ли, на произвол судьбы? Без надзора? Так вот, что касается удовольствий, то тут я обещаю вам самое натуральное счастье.

И давай поливать всех дочерей госпожи Макс: Жизель — ворчунья, у нее явно кишечник не в порядке. Надя — вся ободранная ходит, как пить дать принесет с пляжа какую-нибудь заразу, ждите, когда у нее температура до тридцати девяти поднимется, а то и до сорока, и кто, интересно, ухаживать за ней будет? Хозяйка? В ее-то возрасте? Мария Сантюк? Она весь день у плиты. Сюзон с Иветтой? На них все хозяйство и глажка. Хильдегарда, эта грубиянка, эта лицемерка, эта бессердечная девчонка? Ох уж эта Хильдегарда!

— Она все может, все умеет, вот только за сестрами последить ее ни за что не допросишься! — сказала мадам Жаки.

Но мсье Бой не дал госпоже Жаки закончить перечень несчастий. Он сказал своей сестре (и на этот раз совершенно серьезно, без улыбки):

— Ты не права, Кати. Жизель и Надя прекрасно выглядят и вовсе не собираются болеть. Что же касается Креветки, то она моя подруга, и я никому не позволю плохо о ней говорить.

И хозяйка согласилась с мсье Боем. Конечно, ей было не по душе, что трое детей оказались без материнского присмотра и без Мисс, но ведь надо же дать возможность госпоже Макс отдохнуть в Париже. Двенадцать дней пролетят незаметно.

— Найдем кого-нибудь, какую-нибудь женщину из басков или испанку, так уж и быть, смирюсь с этим, чтобы она присмотрела за детьми до возвращения матери, — сказала хозяйка. — Ты никого не знаешь, Сюзон?

Тут я не выдержала и сказала:

— Не надо никаких женщин из басков и никаких испанок. Если, мадам, вы позволите, я сама займусь детьми. Вы ведь знаете, нас в доме было девять человек детей и в семь лет я уже умела и пеленать своих младших братьев, и соску им давать. Тем более что девочек госпожи Макс я очень люблю.

— Какая отличная мысль! — сказал мсье Бой. — Я помогу тебе, мисс Сюзон.

За все время разговора мадмуазель Долли даже рта не раскрыла. Но тут не выдержала:

— А я тебе помогу, Бой, — сказала эта прилипала.

Хозяйке все это понравилось, она поблагодарила и меня, и мадмуазель Долли. Мадам Жаки еще поворчала, что в этом году все в доме с ума посходили и что если бы она могла, то немедленно уехала бы в Шательгюйон. Там она лечится каждый год в сентябре: тамошняя вода помогает при ее колибациллах. (А в это время господин Жаки обычно лечит свой синусит в Люшоне, куда ездит со своим компаньоном, господином Фишером, у которого слабое горло.) Госпожа Жаки заявила, что господин Жаки — не то что господин Макс, который только и думает о своих прихотях, что фирма «Фишер и Поммье», не в пример страховому агентству господина Макса, — солидная фирма, и завершила все такими словами:

— Вино — это все-таки более серьезная вещь, чем пароходы.

Так смешно было слышать от нее про вино, она ведь, госпожа Жаки, ничего не пьет, кроме чая, настоя вишневых хвостиков и подогретого цитронада, я прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться, и я уверена, что если бы бедная Мисс не лежала полуживая в больнице, мсье Бой расхохотался бы, как сумасшедший. Так и слышу его: ха-ха-ха, повтори, повтори, Кати: «Вино — это более серьезная вещь, чем пароходы»? И мадмуазель Долли, эта кобыла здоровая, тоже смеялась бы: ха-ха-ха, вино — серьезная вещь, а хозяйка сказала бы, улыбаясь: ну-ну, дети мои, посмеялись и хватит. И госпожа Жаки сразу перестала бы причитать, ей иногда бывает даже приятно, когда мсье Бой смеется над ее высказываниями. Если у нее и есть еще капля сердечного тепла, то только для него. Но в это утро ее «серьезное вино» не вызвало веселья, и тогда она принялась за меня (может, заметила, что я прикрыла рот рукой и что глаза мои смеялись):

— А ты, Сюзон, смотри у меня!

Это она, значит, предупреждала, чтобы я не вздумала, заботясь о детях госпожи Макс, оставить без внимания ее, госпожу Жаки. Смотри у меня, если хоть чуть-чуть опоздаешь подать мне еду или не будешь как следует взбивать перину, расстилать простыни, чтобы они были натянуты, как шкура на барабане. Я ответила: