Раннее, раннее утро - [23]

— Ты, парень, физику учил?

— Учил! — сердито ответил Эмил.

— А про Архимеда читал?

При других обстоятельствах Эмил объяснил бы ему, что он даже написал пьесу с таким заглавием, но сейчас он только обиженно молчал.

— Нужно рычаг удлинить! — послышался снова голос.

— Верно! — спохватился Эмил и поднял голову.

На тротуаре стоял пожилой щуплый человек, по виду рабочий или мастер ремонтной мастерской. Его небритое лицо казалось насмешливым, но добрым.

— А чем? — обрадованно спросил Эмил.

Не говоря ни слова, человек вытащил из багажника какой-то цилиндрический инструмент и просунул его в свободный конец ключа. И теперь гайки не легко было отвинтить, но, попыхтев вдвоем, они наконец сумели с ними справиться.

— Ого, как ты изрезал покрышку! — сказал человек с искренним сожалением.

— Камера-то цела?

— И камера изрезана. Знаешь, сколько денег стоит?

— Знаю, — ответил Эмил без особого огорчения. — Хуже то, что негде купить…

— Да ты не артист ли? — спросил человек.

— Нет, писатель…

Услышав его имя, человек издал короткое «гм», по которому нельзя было понять, знакомо оно ему или нет. Рука его опытным движением вытащила красное упругое тело камеры, которое напрягалось и сопротивлялось, как живое.

— Да тут целая зарплата! — проговорил он и вдруг воскликнул: — Смотри ты, нарочно проколото!.. Ножиком вроде!..

— Потребую в редакции, чтобы мне оплатили повреждение, — сказал Эмил раздосадованно.

Когда все было готово, он вытащил из кармана новую красную бумажку.

— Ладно, парень! — сказал человек. — Не в магазине.

— Нет я… выпьешь! — пробормотал Эмил смущенно.

— Ты зато хорошо уже выпил! — рассмеялся мужчина. — Больно ты щедрый. Что у вас, деньги с неба падают?

Эмил пристыженно сунул деньги в карман. Когда он снова сел в машину, к нему вдруг вернулось хорошее настроение, словно он проделал всю работу сам. От усилий и чистого воздуха голова его посвежела, он чувствовал себя трезвым, хотелось пить. Он ехал по бульвару, и после каждого нового перекрестка огни становились все ярче, и неон синими, желтыми и зелеными лентами заплясал перед его глазами. Здесь было гораздо оживленнее, приятно и мягко шуршал под шинами остывший асфальт. Только теперь Эмил догадался включить радио, но тотчас же выключил его: по обеим станциям что-то говорили. Громадная черная машина обогнала его, бесшумно и тревожно сверкнув на миг круглыми красными огнями. И все-таки он не был самым неприметным на этом широком бульваре. На углу группа молодых людей в плащах ждала, пока он проедет, и он воспользовался этим, чтобы бросить на них быстрый пренебрежительный взгляд. Он уже доехал до центра, а все еще не решил, где остановиться.

В клубе в этот вечер было почти пусто. Кое-где на белых скатертях алели пятна, с синего бархата стульев еще не стряхнули крошки. В теплой табачной тишине, сквозь клубы дыма, кое-где мелькали сверкающие лысины и увядшие щеки. Эмил осмотрелся и с облегчением вздохнул. За одним из крайних столиков сидели трое его коллег. Все трое подвыпили, отвороты их пиджаков были обильно посыпаны пеплом. Эмил пробрался к ним и заказал бутылку вина. Они не обратили на него никакого внимания. Футеков, сидевший против зеркала, скептически изучал в нем свой угловатый голый череп. Геннадий что-то тихо, но с увлечением говорил Смурому, положившему на стол белые пухлые руки. Его называли так, может быть, потому, что, как горьковский Смурый, он уже давно стал похож на толстую добрую бабу. Сигарета, прилипшая к губе, окуривала его мясистый нос, глаза чуть слезились, но он даже не мигал, погруженный не то в размышления, не то в пьяное безразличие. Когда Эмил подсел к ним, Геннадий нахмурился и замолчал. Смурый даже не посмотрел на него.

— Ты откуда? — рассеянно спросил Футеков.

Только теперь Эмил понял, что он пришел сюда не ради стакана вина, как он думал, а чтобы рассказать о пожарнике. Он разлил свою бутылку по чужим бокалам и осторожно начал. Но в его собственных устах рассказ вдруг показался ему скучным, неинтересным и бессмысленным. Чтобы оживить его, он начал слегка вышучивать — сначала себя, а потом пожарника. Слушал его один Геннадий, Футеков снова занялся своим изображением в зеркале. Смурый, который сидел как раз напротив, безучастным взглядом уставился в его плечо и ничем не выказывал, слушает он хотя бы краем уха или нет.

Наконец Эмил кончил. Некоторое время все четверо молчали.

— А ты ему руку поцеловал, дурак? — проговорил внезапно Смурый. — Не догадался ты ему руку поцеловать?

Геннадий и Футеков чуть заметно улыбнулись. Эмил тоже знал характер Смурого, но сейчас, подавленный неудачей своего рассказа, рассердился.

— С чего бы это? — спросил он хмуро.

— Так! Должен был поцеловать! Потому что он полез в огонь, дурак!

— Тихо, Смурый! — сказал Геннадий тоном, который, в сущности, поощрял его.

Смурый тотчас же перевел на него свои бесцветные глаза.

— Дурак! — продолжал он бубнить с полным безразличием. — Как ты ему это объяснишь? Никак не объяснишь! Потому что он никогда в огонь не лазил! И никогда не полезет, хоть весь белый свет сгори!..

— Ладно, хватит! — сказал резко Эмил.

Смурый вдруг обозлился, глаза его оживились.