Раннее, раннее утро - [24]
— Что хватит? Что хватит? — закричал он. — Дурак! Что ты пережил? Что ты знаешь? Били тебя палкой по подошвам? Совали тебя головой в нужник? А меня совали!..
— Оно и видно! — сказал Эмил со злостью.
— А мы устояли! — кричал Смурый, не слушая его. — И устоим, слышишь, дурак! У-сто-им…
Смурый разъярился, круглые глаза его вспыхнули, он замахнулся и ударил пухлым кулаком по столу. Бокалы подскочили, один из них опрокинулся на колени Эмилу. Нет, это уж чересчур — чтоб брюки его пострадали два раза за один день!
— Ты невменяем! — сказал он холодно.
Смурый вдруг успокоился, глаза его погасли, и он забормотал себе под нос что-то, чего уже никто не слушал. Эмил расплатился и молча вышел. Только в гардеробе он заметил, что вместе с ним вышел и Футеков.
— Отвезешь меня домой? — спросил он.
— Отвезу, — мрачно ответил Эмил.
— Ведь ты его знаешь! — сказал Футеков. — Что ж ты на него сердишься?
— Не в этом дело! — сказал Эмил раздраженно. — Но зачем вы его приучили! Что бы он ни сказал, все в рот ему смотрите, словно он Конфуций.
— Может, и так, — улыбнулся Футеков.
Они сели в машину. Мотор работал, но Эмил не торопился трогаться с места. Не хотелось именно так заканчивать день. Но куда пойдешь в мокрых брюках, которые липнут к коленям? За слова он, так и быть, уж простил бы его, но зачем было обливать ему брюки? Футеков, обернувшийся, чтобы положить плащ на заднее сиденье, вдруг произнес:
— Посмотри-ка, кто идет!
Эмил посмотрел в зеркальце. По тротуару к машине тихим подозрительным шагом приближался милиционер, тот самый, который сегодня на улице сделал ему замечание. Спохватившись, Эмил так резко дал газ, что мотор зачихал и машина еле-еле поползла по мостовой.
Милиционер за спиной свистнул. Эмил прислушался, затаив дыхание, к мотору, исполненный самых скверных предчувствий. Ему вдруг захотелось бросить машину посреди улицы и бежать куда глаза глядят. Но машина внезапно рванулась, набирая скорость. Когда они отъехали достаточно далеко, Футеков сказал:
— Все-таки лучше бы ты остановился.
— Ничего, — пробормотал Эмил. — Скажу, что я его не слышал.
— Скажешь, да кто тебе поверит?
В его голосе Эмил почувствовал скрытое злорадство.
— А лучше, если он заметит, что я пил?
Футеков молчал. Перед их глазами снова заплясали синие и желтые огни неона.
— Плохой день! — сказал Эмил с досадой. — Просто отвратительный день!..
Перевод М. Тарасовой.
МАЛЬЧИК СО СКРИПКОЙ
День выдался сырой и пасмурный, но к вечеру небо над Люлином прояснилось и в оконные стекла блеснул мягкий румянец заката. Мальчик со скрипкой сидел спиной к окну, глядя на красноватые блики на экране телевизора, который сестра Сашка забыла покрыть. В холодном сумраке комнаты телевизор был единственным теплым пятном — все остальное теряло свой цвет в густых тенях. Красный бархат кресла, на котором развалился Дади, выглядел темно-коричневым. И волосы Дади выглядели коричневыми, а его зеленые глаза — почти черными; лишь фанатически бледное лицо чуть потеплело в отсветах экрана.
— Антиматерия — реальность! — продолжал Дади, пристально глядя на мальчика. — Дело не только в логике. Я своими глазами видел частицу антиматерии на фотоснимке…
Мальчик, думая совсем о другом, рассеянно ответил:
— Об этом я ничего не читал…
— Об этом и не пишут! — пренебрежительно заметил Дади. — А почему? Непонятно. Ведь это же гениальное подтверждение принципов диалектики…
Истолковав по-своему раздумье мальчика, он продолжал с воодушевлением:
— Все в этом мире — ты представляешь себе? — плюс и минус!.. Не может быть плюса без минута и минуса без плюса!.. Над этим стоит призадуматься…
— Диалектика — хорошее дело, — сказал мальчик. — Но не противоречит ли это материализму?
— Что именно? — спросил, коварно прищурившись, Дади.
— Ну — это… антиматерия…
— Ерунда! — уверенно возразил Дади. — Материя как философское понятие совсем другое дело. Как ты не понимаешь?.. Субъективность и объективность!.. То-то и оно, что антиматерия существует объективно…
Дади даже привстал; глаза его фанатически блестели. На миг мальчик отвлекся от не оставлявших его жутких мыслей.
— А что такое плюс и минус? Это тоже объективность? — робко спросил он.
— Конечно, — серьезно ответил Дади. — Все зависит от направления движения…
В этот миг в коридоре гулко прозвучал басовитый удар стенных часов. «Неужели — пора?» — с отчаянием подумал мальчик. Бой часов медленно замер, словно просачиваясь сквозь дверные щели. Когда все стихло, он сказал, насколько мог, спокойно:
— Дади, мне надо идти…
— Куда?
— На урок музыки…
Дади скривился в подобии гримасы.
— Удивляюсь я твоему отцу! — сдержанно сказал он. — Такой умный и серьезный человек! Неужели он не понимает, что мы живем в эпоху разума, а не чувств?
— Как раз наоборот! — явно нервничая, сказал мальчик.
— Наоборот? — спросил Дади, словно не веря своим ушам.
— Конечно, наоборот! — резко и даже грубо отрезал мальчик. — Кто теперь верит в разум?.. Никто!.. Абсолютно никто!..
И, оставив Дади с разинутым ртом, он быстро вышел из комнаты. Эх, напрасно он так — вдруг сорвался. Надо бы, чтоб ни тон его, ни поведение в этот вечер ничем не отличались от обычных. Без нервозности, без суматохи! Мальчик вышел на кухню и зажег свет. Из-за открытой двери балкона на него пахнуло влажной прохладой, от которой он зябко поежился. Отвернув вентиль парового отопления, он плотно закрыл узкую дверь балкона. В доме напротив еще не зажигали огней. И ее окно было темное. Секунду-другую мальчик простоял у двери, в тайной надежде, что окно вдруг вспыхнет и в светлом прямоугольнике возникнет стройная женская фигура в шерстяном джемпере. Вскинув руки, она подойдет к стенному зеркалу, чтобы поправить прическу, и от этого движения станет еще изящнее, а под тонким джемпером еще четче выступит красивый изгиб груди. Но чернота окна оставалась недвижной; комната со светло-зелеными стенами, вероятно, была пуста. И на сердце у него было пусто, когда он повернулся, чтобы идти обратно в гостиную.
