Рандом - [41]

- Я не знаю, с чем это связано. С тем, что снайпер обожает исторический центр города, или с тем, что работа на окраине не дает той степени защиты,  - начал вчера Сусанин, но Верзила его перебил.

- Или с тем, что в планы снайпера входит сначала зачистить центр, а потом уже перейти к окраинам.

- Или так, - согласился трезвый и хмурый Сусанин. – Го… Леха гнал его по Жуковского. Сильно сомневаюсь, что в ближайшее время случай повторится. А вот троица Влады практически постоянно тусуется в «Англетере». Конечно, не каждый день. Но я смогу уговорить их пожить там с недельку. Место подходящее. Удобное, в смысле. Ребята часто бродят по ночам. Что на руку нам.

- И киллеру, - вставил толстяк Яровец.

- Конечно, самое удобное для него место – крыша Исаакия, но… Оттуда хрен удерешь. А, как я понимаю, киллер – орешек тертый. Я предлагаю установить посты здесь и здесь.

Пока они болтали, пока Сусанин тыкал пальцем карту в разные места, я думал, что бы это значило? «Го» в начале моего имени. Как он там меня называет про себя. Говнюк? Вот ведь сука. Я его только Сусанин, да Макс. Дерьмо. Надо тоже придумать ему погоняло. Буду начинать: «Эй, пи… Сусанин». Понравится ему это, интересно?

За окнами стемнело. На Дворцовой ошалело перемигивались фонари. Какие-то сплошные точки-тире. Была же реально такая хрень. Морзе называлась. Вот и идет гребанный пунктир по району, от фонаря к фонарю предупреждая летучего киллера о том, что четверо лузеров вышли на, блин, охоту. В том случае, конечно, если я сейчас не смотрю ему прямо в глаза… Хрен там еще их отыщешь под капюшоном.

Толстяк нервничал, всю дорогу дергал плечом. Меня бесило, но я молчал. Мне не хотелось опять слышать «Го… Леха», не хотелось залупляться раньше времени. С тяжелой ГэШухой в кобуре я мог пойти до конца. Правда. Не сомневаюсь, что после пожалел бы… Но после.

- Слышь, Яровец. Ты чего все время дергаешься, нервы замучили? – ухмыльнулся Верзила.

- Да, блин, руку отлежал, - в тон ему отозвался Яровец. – Прилег днем и вырубился напрочь. А потом, это, просыпаюсь, рядом жена устроилась. Типа, не хотел…

- А у меня в армии случай был, - быстро заговорил Верзила, будто боялся, что его перебьют. – Я связистом был, при штабе. Каморка у меня была там отдельная. Запрусь, бывало на дежурстве. Пока ничего срочного нет, привалюсь башкой к стене и дрыхну. Так вот. Однажды рубанулся по-черному. Просыпаюсь, блин, чую – шеей не могу пошевелить. Не, ну точно говорю – как переклинило. Мне дежурство сдавать, через плац тащиться, честь там отдавать офицерам - а у меня башку свело. Добро бы на правую сторону! Так нет! Я и так, и сяк – башка к левому плечу как приклеилась! Куда, блин, деться? Ну, иду по плацу и думаю, только бы не Шеленберг – был у нас такой лейтенантик. Зверь тот еще. Ну, закон подлости, понятно. Подхожу уже к казарме – мне навстречу этот хрен валит. Я, как положено, честь отдаю, а голова-то намертво лежит на левом плече! И Шеленберг мне такой: «Ты, Смирнов, издеваешься?» Я в отказку. Товарищ лейтенант, у меня, типа, фурункул вскочил, шею повернуть не могу. А сам думаю, в медпункт меня сейчас пошлет, вот там и определят какой у меня «фурункул». А этот сучонок прищурился и мне так с улыбочкой говорит: «До дембеля полгода, Смирнов. Думаешь, я не смогу сделать так, чтобы вся предыдущая служба тебе раем показалась? А для начала я знаю хорошее лекарство от фурункулов – два наряда вне очереди за нарушение устава».

- Нет большей тупости, чем эта ваша армия, - вдруг услышал я с того места, где стоял Кир. – Одна дедовщина чего стоит, все эти черпаки, деды… Приказы начальства не обсуждаются. А если начальник дурак?

- Слышь, парень, - с кресла поднялся Сусанин, подошел к пацану.

Я решил, что он не сдержится. Вывалит на пацана типа «хлебало завали» и тогда прости прощай наша подсадная утка. Улетит, и некому будет крылышки подрезать.

- Оставим разговор для другого случая, - отеческим тоном успокоил Кира Сусанин и взглядом остановил готового сорваться Верзилу.

- Ладно, парни, хорош пи… болтать, - сказал Яровец, поднимаясь с дивана. – Стемнело.

Сусанин кивнул.

- Гарнитуры проверили, переговорники в порядке. Что ж. До связи. И по местам.

Я сам вызвался дежурить с Данькой. Мы поднимались по лестнице на крышу здания. Я отстал от  него, обдумывая план дальнейших действий. Неожиданно, на одном из переходов я услышал звуки. Гитарный перебор. Ну, точно – быстрый, заводной латино. Я притормозил, вслушиваясь. Маловероятно, что кому-то из шизиков удалось выжить. За полгода их почти не осталось. Только те, за кем ухаживали родственники. Мой отчим… Вот ведь хрень. Он тоже жил. Получается, я заботился о нем? Дурь какая. Все, даю себе слово – мать умерла, и я туда больше ни ногой. А как же, блин, обещание наблюдать за долгой и мучительной смертью Михалыча – вдруг кипятком плеснуло внутри меня. Так… я и буду наблюдать. Буду появляться на квартире, только перестану таскать пиво и жратву. Тухлятину в том числе. Осточертело смотреть, с каким удовольствием он все жрет. Отчим не чувствовал боли, не реагировал на унижения… Может, поэтому я перестал испытывать радость, издеваясь над ним, когда это понял? Пусть сдохнет. И опять жалость кольнула левый бок: умрет единственный, последний, знавший меня… Мля. Я схожу с ума. Виновата та сволочь, что взяла в руки гитару! Наверное, за дверью доживает свои дни отшельник, не пожелавший себя объявить! Матерый чел, у которого хватило сил забить на нас, жалких слабаков, называвшие всякие мусюсю планами на будущее.