Рамсес Великий - [113]

Вскоре на широком поле на левом берегу Оронта под стенами Кадеша продолжилась одна из самых грандиозных битв в истории Востока. Шесть раз ходил Урхи-Тешуб в атаку, получив подкрепление от отца. Но каждый раз у него всё меньше оставалось колесниц и воинов. Египтяне дрались отчаянно. Наследному принцу всё труднее было заставлять своих воинов вновь и вновь бросаться на укреплённый лагерь. Солнце стало клониться к верхушкам восточных гор. Огромное поле было усеяно трупами людей и лошадей. Тяжелораненые ползли к берегу реки, надеясь, что оттуда их заберут свои. Бой затихал, когда с юга вдруг начали доноситься звуки труб, флейт и барабанов. Хетты с ужасом увидели, как у них за спиной развернулась широкой линией фаланга египетских копейщиков. Впереди и по бокам, всё ускоряя ход, неслись колесницы с великолепными египетскими конями, ценившимися на всём Востоке. Это корпус Птаха во главе со своим могучим командующим Хаемхетом наконец-то добрался до Кадеша и с марша вступил в бой. Участь остатков хеттского колесничего войска была решена. Те, кто не успел переправиться на другой берег, были беспощадно уничтожены египтянами. Урхи-Тешуб бросился в воду на своей колеснице, но раненный стрелой в плечо не смог самостоятельно выплыть на противоположный берег и только благодаря верности возничего и помощи Шаду остался жив. Они смогли вытащить своего командующего на противоположный берег. Но чтобы наследный принц хеттского царства пришёл в себя, его пришлось долго держать вниз головой, чтобы вода, которой он наглотался сверх всякой меры, вылилась. А в это время египтяне покатывались со смеху на левом берегу, наблюдая, как хеттского полководца трясут за ноги.

Битва под Кадешом закончилась. Обе стороны были без сил. За день битвы каждая потеряла по половине армии. И египтянам и хеттам нужно было оправиться от постигнутого страшного разгрома и решить, как действовать дальше. Поэтому на следующий же день было заключено перемирие и обе потрёпанные армии разошлись в разные стороны. Рамсес со своими войсками ушёл в Финикию, а Муваталли на север Сирии. В прямой схватке ни одной стороне не удалось одержать верх. Пришло время ожесточённых сражений на тайном фронте заговоров и политических убийств.

Глава 4

1

Благодатной была в этом году осень в Сидоне. С соседних с городом виноградников снимали богатейший урожай. Сидонцы с полными фиолетовых или жёлтых гроздьев корзинами, устроив их удобно на курчавых головах, шли, покачиваясь от тяжести, по дорожкам к жилищам в пределах городских стен, где уже вовсю работали прессы, отжимая из сладких ягод густой сок. Его сливали в огромные амфоры, врытые в землю. Через год молодое вино будет готово. Именно сейчас в городе радостно пили вино прошлого урожая, заедая его свежим виноградом. Даже ослики, везущие корзины более состоятельных горожан, и большие серо-чёрные волы, тянувшие скрипучие телеги, ходили как-то лениво, неуверенно переставляя свои ноги, как будто боясь запутаться в них. Словно и они, как и каждый сидонянин в это благословенную пору, были полны молодого терпкого вина, свежих фруктов и ласкового, уже не жгущего беспощадно, как летом, солнца. Так с вином и солнцем в крови в Сидоне славили жизнь и радовались ей этой осенью, даже несмотря на то, что в городе опять было множество египтян, приковылявших сюда по горным дорогам из-под Кадеша. Там хеттский царь Муваталли и его беспощадно свирепые горцы на тяжёлых колесницах научили надменных сынов Африки с уважением относиться к азиатским воинам и больше не мнить себя властелинами земли.

Риб-адди, подплывая к Сидону на торговом корабле, тоже ощутил на себе благотворное влияние роскошной финикийской осени. Погода была тихая. Небольшие, полупрозрачные волны удивительно чистого синего цвета лизали нос и борта судна. Казалось, опусти руку в воду, и она окрасится в синий цвет. Но постепенно при приближении к берегу вода вокруг зеленела, превращаясь в расплавленный, сверкающий на солнце жидкий малахит изумрудно-салатного цвета. Юноша пристально всматривался в очертание берега, узнавая приземистые, белые, розовые и жёлтые очертания финикийских домов под плоскими крышами, на которых сушились гроздья винограда, груши, яблоки и другие фрукты. Хотя Риб-адди уже нельзя было назвать юношей. Он отпустил усы и короткую, пока ещё редкую бородку. И теперь ничем не отличался от обычного финикийского купца. Но даже после более чем годового пребывания в «шкуре» азиата, ему порой очень хотелось сбросить с плеч шерстяные тяжёлые одежды, а с ног остроносые хеттские чувяки, обрить наголо голову и лицо, умастить всё своё молодое и гибкое тело маслами и благовониями, надеть мягкие, лёгкие, тончайшие льняные белоснежные одеяния, которые могли ткать только египетские ткачи, выпить домашнего пива, имевшего такой славный, родной, знакомый до слёз вкус, не сравнимый ни с какими тончайшими винами Азии, и наконец-то почувствовать себя человеком. Вот и сейчас ему страшно захотелось вернуться домой, подставить лицо жаркому африканскому солнцу, пройтись босыми ногами по прохладным мраморным плитам родного дома, обнять молодую жену Бинт-Анат, которая, как писали ему из Сидона в тайных посланиях молоком буйволицы между строк торговых писем, уже родила первенца, мальчика, названного звучным именем — Имхотеп. Но Риб-адди отлично понимал, что его секретная миссия не кончается. Ведь после кровавого противостояния под Кадешом схватка двух могущественнейших империй Востока вступила в самую ожесточённую стадию. Всё хорошо понимали, что мир между Рамсесом и Муваталли невозможен. Один из них должен умереть! И судя по глухим намёкам принцессы Арианны, египетский разведчик догадывался, кого постигнет эта участь в ближайшее время.