Раковина - [4]

Над белым молом млеют в лучах дома;

           И легкий пепел, чуть голубой прах

     Веет над лентой казарм и боен.

Дыши, Везувий! Мирно, Помпея, спи!

Пред смертью сладок отдохновенья час.

          И кто, безумный, не изберет смерть

     Без агонии под синим пеплом?

1921.

«Всю ночь в окно плескал тревожный ветер…»

Всю ночь в окно плескал тревожный ветер,

Луна дрожала, и тяжелый гул

В подвале возле дома расседался.

А утром точно голубой Везувий

Рассыпал пепел голубой, — и небо,

И море, и казармы у залива

Запорошилися голубизной.

Лед в бухте взбух как голубая пробка,

А там за молом, антрацитной синью

Сияющий расправился залив,

И сахарные льдины побежали,

Свободные под ветром на волне…

1921.

«Закаты в августе!»

Закаты в августе! Плывут издалека

Полей дыхания и ветерки тугие,

И снежные встают над морем облака

Такие белые, что даже голубые.

1921.

БОСФОР КИММЕРИЙСКИЙ

Песчаных взморий белопенный лук,

Солончаковые глухие степи,

И в тусклом золоте сгущенных сепий

Вздымается оплавленный Опук.

Раздавленный базальт, как звенья цепи,

На сланцевых боках означил круг.

Волчцы и терн. И тихо вьет паук

Расчисленную сеть великолепий.

Потоки вздутые остылых лав

Оставили железнобурый сплав

И пыл свой отдали в недвижный воздух.

И медленный плывет свинцовый зной,

Растягиваясь в колоссальных звездах,

В рубинных радугах над крутизной.

1916.

ПОРТ СВ. ИОАННА

Исчерченный коринфскою резьбой

Иконостас из черного ореха.

Сгоревшего полудня льется эхо

Из купола струею голубой.

И бледным золотом дрожащий зной, —

Шипы уже незримого доспеха, —

Зигзагом быстром, молниею смеха

У закоптелых ликов — как прибой.

Забытый порт Святого Иоанна…

В долине — церковь, где молчит осанна;

Безмолвный храм Тезея на холме.

И выше всех, в багряной мгле заката,

Над пропастью, на каменном ярме,

Гранитный трон — могила Митридата.

1916.

СКИФИЯ

Курганов палевых ковыльные уклоны.

В нагретой тишине курлычат журавли.

Дорога тонкая. И в золотой пыли —

Степных помещиков льняные балахоны.

А там — часовенки дубовые пилоны

На берегу пруда свой темный мох взнесли,

И хмурый грузный лад невспаханной земли —

Как закоптелый лик раскольничьей иконы.

Отрадно воду пью из ветхого ковша,

И тихой радости исполнена душа

И льнет молитвенно к преданьям стен омшелых.

Но в тайной глубине поет степная даль,

И сладко мыслится о дымчатых пределах,

Где залегла в полынь былинная печаль.

1916.

ПАЛИНГЕНЕЗИЯ

Песком и глиною утоптан плотный пол.

Холщевый полумрак и холодок палатки.

Густой полынный дух, прибой прерывно-краткий —

Их бриз вечеровой в одно дыханье сплел.

За поднятой полой курганный сизый дол.

Раскопок медленных нахмуренные складки.

И на земле могил тяжелые рогатки,

Телеги скифские и варварский прикол.

Закат отбагровел на заводях Сиваша.

Работа кончена. Костры. Уха и каша.

И говор сдержанный усталых копачей.

Здесь — мусикийский звон и вещий выклик Дива, —

Могила юного. И в благости лучей

Селена тихая у тихого залива.

1916.

«Я знаю тихий дол…»

Я знаю тихий дол. Отлогие холмы

Взбегают от него к лазури небосклона,

И высохший ручей, солончаки размыв,

Змеит по нем слюдой сияющее лоно.

Забытые в пыли железные пути

Случайный волопас лениво так минует.

Лишь травам вкрадчивым отрадно там цвести,

И душный яд струить, что колдовски волнует.

И в час, когда лучи алеют на песке,

Скользят по врезанным к сухой полыни рельсам,

Люблю я там бродить в задумчивой тоске

С моим пергаментным преступным Парацельсом.

И тайный слушать звон полдневной тишины,

Душой холодною багровый зной впивая,

И тихо раскрывать головки белены,

И в склянку собирать сок листьев молочая.

Мне яды не нужны. Но, знаю, так бродил —

И не один — в веках мой отдаленный предок.

И вот, сквозь бледный дым магических кадил

Мое бессмертие бросает мне объедок.

1915.

«Икона вделана в старинный пегий сруб…»

Икона вделана в старинный пегий сруб;

Бьют в водоем струи из деревянных труб;

И камень, брошенный под темною айвою,

Улитка радужной измазала слюною.

1919.

«Давно в колчане крупный жемчуг…»

Давно в колчане крупный жемчуг

С печалью смешан наравне.

Давно резной на крыше венчик

Без матицы приснился мне.

Давно под черным покрывалом

Текут замедленные сны, —

И в поле трепетным шакалом

Провыт призывный вой войны.

И терем мой зловещ и гулок,

И крыс не слышно за стеной.

Но в клети каждый закоулок

Наполнен злобою живой.

В божнице синие лампады

На ликах не отражены,

И подвижных теней громады

Ползут за мною вдоль стены.

Бежать! — но сторожат погони,

Дорога выбита кольем,

И пораскованные кони

Опоены крутым вином.

Последний вечер. Слышу: филин

Кричит и бьется у окна.

И там, средь облачных извилин

Багровая встает луна.

1916.

САМАРКАНД

Над белизной одежд ореховые лица.

Светило белое в глазах повторено.

Осталось позади былого моря дно,

И бешено взята мятежная столица.

Здесь — громовой парад. А там — за птицей птица.

Там трупы вздутые навалены в одно.

И небо токами дрожащими полно,

И, чуя тление, взывает кобылица.

Позеленелую развеивая медь,

Сияет куполом упорная мечеть.

Распахнутая дверь дымится точно рана.

И вор оглядчивый в сияньи рдяной мглы

Берет из твердых рук убитого муллы

Парчевый фолиант столетнего корана.

1916.

БАРХАНЫ

Безводные золотистые пересыпчатые барханы

Стремятся в полусожженную неизведанную страну,

Где правят в уединении златолицые богдыханы