Радужные анаграммы - [2]

». Думает, все ему, подлецу, можно! Забывает, что с большого таланта большой и спрос. Кстати поясню, «улыбнувшееся счастье» — это доказательство слабой сходимости в функциональном пространстве «дубль-вэ».

А теперь вот два гения на мою голову.

И что удивительно, этот второй тоже танцует. Это, видимо, милая особенность гениев… Ну нет, вы только представьте себе такую картину! На днях мы как обычно засиделись в институте весь вечер, всю ночь и все утро. А с утра они оба пошли в коридорчик размяться и устроили там такое… гм, фееричное шоу по tap-dance, что студенты просто визжали от восторга и выли в экстазе. И это накануне ежеквартального общеинститутского собрания! Не хотел бы я оказаться в тот день на месте заместителя директора по хозяйственной части — эти двое выбили к чертям весь паркет перед Залом Заседаний.

Я остро нуждаюсь хоть в какой-то логике поведения!

О Реджинальде лучше вообще не думать. Не иметь никакого мнения по поводу его персоны, то есть абсолютно не интересоваться, как он смог тогда…

Стоп.

Опять! Я ведь, кажется, занимался аутотренингом! Никуда не годный из меня а-у-т-о-п-с-и-х-о-л-о-г или как это там называется. Я в другой области специалист и таких терминов не знаю. А, да один черт.

…Я смотрю телевизор или читаю. Когда Гарольд ко мне не цепляется, всегда есть время поваляться с книгой на диване или просто бездумно переключать телевизионные каналы, заполненные такой популярной сегодня «альтернативной наукой». Под этим словосочетанием я, помимо эзотерической мути, подразумеваю и дискуссии философов, художников или, не дай бог, модных писателей-фантастов, когда эти уважаемые люди берутся толковать проблемы компактификации дополнительных измерений в высшей топологии с точки зрения общечеловеческих ценностей и руководствуясь эстетическими соображениями.

Местами это на удивление азартное бегство от строгой науки, и в первую очередь, конечно от космологии, даже становится забавным. Я уже не так возмущаюсь, как бывало в молодости. Я вообще не возмущаюсь. Зачем? Да пусть себе делают, что хотят. В конце концов, не формулы же художникам рисовать перед телезрителями? А потрепаться, так сказать, «о высшем» и приобщиться к знаниям всем хочется.

Вот только строгие научные факты таким путем дойдут до сознания общественности очень нескоро. Мало кто задумывается над тем, что хорошо выступать в популярных передачах и писать популярные статьи может только профессионал в своей области, профессионал настолько, чтобы уметь простым языком объяснять смысл формул и теорем.

Вот Гарольд, гений наш, и написал бы что-нибудь для ненаучной общественности, так ведь нет же! Гордый Гарольд воротит нос от всего, кроме живой нехоженой Природы.

Пройдет сто или двести лет, прежде чем идея ускоренного расширения нашей Вселенной уже будет восприниматься как сегодняшняя теория электричества Максвелла. Подумать только, ускоренно расширяющаяся Вселенная будет так же тривиальна как электрическая лампочка! Просто надо смириться с тем, что должно пройти много времени для внедрения научных теорий в обыденное сознание, отягощенное пирожками. Да нужны они ему, эти теории, так, по большому счету-то? И уж тем более, нужно смириться с тем, что признание твоихсобственных идей не наступит при твоей жизни. Многие ли могут сейчас похвастаться своимиидеями? Свои идеи — это, конечно, замечательно. Мало ими обладать, надо еще и общественность, хотя бы научную, убедить в своей правоте. Но попытки кому-то что-то доказать, особенно, если это наглая заявка на истину в последней инстанции, я нахожу пустой тратой времени. В конце концов, пусть желающие побороться и подраться за свои убеждения проявляют себя — это реализация их убеждений и трата их времени. Пусть делают, что хотят, но только пусть не впутывают в эти авантюры меня!

После встречи с Реджинальдом мне, кажется, уже больше ничего не хочется. Сыт я впечатлениями по горло.

…Я все-таки уснул сегодня? Странно. Наверное, потому, что вчера я добрался до дома. Жена плакала. Ей нет дела до моей работы, но все-таки есть дело до меня.

Последнее время я вообще не сплю. Так, дремлю в кабинете Гарольда. Я быстро теряю нить рассуждений и погружаюсь в какую-то тягучую полудрему. Мне все-таки иногда нужно спать, а эти двое просто не люди, а машины. Мне снится, что Гарольд отвечает Реджинальду по-японски. Да никогда Гарольд не знал японского, так, нахватался словечек по конференциям и выпендривается! Вот Реджинальд… прости господи… «мастер иллюзий». Танака так и скрючился перед ним, чуть спину не переломил, тогда, в тот… гм, знаменательный день защиты Алоиса.

Я чувствую себя собакой среди двух тигров. Что-то похожее было у Акутагавы Рюноскэ. Это тот писатель, автор «Ворот Расё-Мон», который покончил с собой.

Мое сегодняшнее пробуждение в предрассветных сумерках вдруг как-то по-особенному ярко выдергивает из памяти образы юности. Так бывает, когда прерванный сон продолжает ярко видеться наяву и тревожить, неясно и настойчиво. Помню, моей жене приснилось однажды, что она снова маленькая девочка. Ее сон был настолько реален, что, проснувшись, она захотела найти свою старую тряпичную куклу, а не найдя была искренне огорчена. Этой куклой еще играла наша дочь, эту куклу я давно отнес на помойку. Прошлое, как и молодость, не должны возвращаться. Все в жизни идет своим чередом.