Радиус взрыва неизвестен - [126]
Теперь им недоставало дня на переходы. Они шли и в темноте. Рано утром Иляшев поворачивал тлеющие головни надьи — охотничьего огня и кричал:
— Вставай, Иван!
Суслов ощупывал ноющие ноги, обмороженные еще в первые заморозки на переходах через болота.
Ноги теперь опухали, мелкие нарывчики гноились, но старик ослабел еще больше, однако не сдавался, и Суслов вставал.
Была какая-то дерзкая вера у старика, которая владела и Сусловым. Прежние жители этой земли где-то брали металл для своих поделок, месторождение должно быть неподалеку от их селений. А если старик знает каким-то колдовским способом все старые поселения по рекам и лесам этого края, он приведет когда-нибудь Суслова на то место, от которого начнется праздничный путь металла. И он шел за стариком как одержимый, забывая боль, усталость, холод и голод.
Чем ближе они подходили к Красногорску, тем реже становились городища, а может быть, старик разуверился в своих поисках и пропускал их, занесенные снегом, засыпанные прахом времени. Только два раза остановились они в течение пяти последних дней пути. И оба раза ничто не утешило Суслова. Он уже не желал даже нагибаться за обломками шлемов, за топорами, за украшениями, которые сохраняли еще цвет металла, когда их очищали от земли. И все больше ругал себя Суслов за то, что так бессмысленно убил время. Он уже понимал теперь, что ему придется долго отдыхать после этого путешествия. Идти становилось все труднее. Даже старик стал ласковей будить его по утрам, как-то он осмотрел его ноги, отыскал кедровой смолы, сварил какое-то вонючее лекарство и заставил пролежать целый день.
В этот день он с каким-то уважением смотрел на Суслова и все допытывался, куда и как употребляется металл, который они ищут, дорого ли он стоит. И очень удивился, когда Суслов сказал, что он дешевле золота.
— К чему же такие муки терпеть? — спросил старик.
Суслов, растроганный его заботой и теплом походного костра, съевший сытный обед, хотя теперь, казалось, никакой обед не насыщал, худой, оборванный, сидел на сушке и рассказывал старику все известные ему истории открывателей. Но чем больше он говорил, тем сильнее давило его чувство зависти к этим открывателям, которые, пусть ценою нечеловеческих усилий, все же добивались своего. А чем он сам сможет похвастать в тот день, когда больной и усталый явится перед глазами Палехова? Да начальник съест его вместе с потрохами!.. Ничем не поможет ему и Саламатов.
Здесь Палехов притворится, что все в порядке, а потом, когда они перейдут на стационарную работу в тресте, он, конечно, отыграется на своем помощнике.
Вдруг Иляшев сказал:
— Завтра идем домой.
Суслов сначала опешил. Потом он недоуменно и злобно закричал:
— Как домой?
— Болен ты, — пояснил Иляшев.
— Ну нет, дорогой мой, — рассердился Суслов. — Ты эти штуки брось. У тебя, наверно, есть еще десяток таких мест, где твои предки жили. Пока все не обойдем, не вернемся! Слышишь?
— Дурак вышел на дорогу и нашел кошелек. Подумал дурак, что кошельками вся дорога усыпана, и шел по ней до тех пор, пока не умер с голоду. Мы тоже дураки, но тот дурак, который на полдороге остановится, глуп только наполовину…
Суслов кричал, ругался, но Иляшев был непреклонен. Утром он повернул на Красногорск, точно у него в руках был компас. Суслов сверился по карте. Они шли домой.
Через два дня они вновь пересекли границу заповедника, входя в него с востока. Иляшев, увидев вдали Красные Горы, заметно оживился, улыбался, оглядывал приметные места. Найдя скелет задранного волками лосенка, он помрачнел, выругал своего помощника. Впервые он заговорил о своем лесном хозяйстве. Он чувствовал себя дома, хотя предстояло идти до станции еще два дня. И в самом деле, звери словно узнавали его. Соболь пробежал над самой головой старика и долго смотрел на путников, недвижно сидя на толстом суковатом кедраче. Лисица пересекла им дорогу, оглянулась и, словно узнав своих, не убыстрила шага. А Иляшев шел все медленнее, разговаривая на родном языке с птицами, зверями и деревьями. И чем дальше он шел, тем печальнее становился его разговор. Суслов заметил, что старик почти плачет, слова его похожи на погребальное причитание.
К вечеру они пришли к Размытым горам. Когда-то здесь был мощный хребет, но время состарило его, вода смыла горные кряжи, остались только черные зубья скал и камней. Здесь надо было ночевать последний раз. До станции оставалось еще двадцать километров. Суслов развел костер, старик ушел подальше от огня и застрелил кедровку. Суслов обиделся, он никогда не ел этой птицы, но теперь он был гостем и промолчал.
Утром они долго лежали, тихо разговаривая о своем длинном походе, пригреваемые дружелюбным пламенем костра. Идти оставалось так мало, что можно было не торопиться. Вдруг старик встал.
— Пойдем! — строго сказал он.
Суслов обулся, сунул сразу занывшие ноги в крепление лыж, шагнул вперед. Но старик свернул с положенного пути, прошел несколько шагов, ударил палкой по снеговой шапке на камне. Снег осыпался с тонким скрипом. Старик ткнул палкой под камень. Суслов увидел дыру, вход еще в одну пещеру. Старик отстранился и сказал:
