Радин - [33]

– А когда вы их в последний раз видели?

– Вроде в августе. Помню, русский примчался к концу второго забега, глаза косые, давай на номер два – и вытаскивает конверт, я говорю: ты банк ограбил? Самая большая ставка четыре сотни, ну он и поставил четыре, а в последнем забеге просадил все, не успел и глазом моргнуть. Я таких с ходу вычисляю, немец-то покрепче будет, он короткие стеки сажает, не больше трех за день.

– Не припомните, в какой день это было? – спросил Радин, и букмекер усмехнулся:

– Зачем припоминать, я точно скажу! – Порывшись в карманах, он достал записную книжку, полистал и уверенно произнес: – Двадцатое августа, собачка из псарни Гручо, общая ставка тысяча шестьсот.

– И что потом с ним было? С тем русским?

– В тот день ушел, а в субботу приехал снова и до полудня ставил как бешеный, против аутсайдера, все шесть забегов грейхаунды бежали, и он везде лепил на номер четыре! Потом я потерял его из виду и больше не встречал. Ну как, помог я тебе?

– Еще как помогли. А не встречалась ли вам на канидроме их подружка, невысокая красивая девушка? Люди говорят, она танцовщица.

– Никогда не говори «канидром», парень. Нет такого слова. На женщин я на работе не смотрю. Как она выглядит, может, фото есть?

– Есть только портрет, мелковатый, правда, лица почти не видно.

– Ух ты какая. – Джой потер пальцем кончик носа. – Балетную я вроде помню, хотя малолетки все на одно лицо. Да, точно, помню, она собачью кличку показывала на пустыре!

– Что показывала?

– Она в тот день за дружком приехала и тащила его прочь, а он забега ждал и упирался, вот я и дал ей бюллетень, не хотите ли, говорю, сделать ставочку? Непременно, говорит, сделаю. На номер семь, Антраша, просто за приятную кличку! И что же, говорю, в этом приятного, а она положила свою сумку на землю и как прыгнет с двух ног, почти без разбега! Ноги в воздухе ножницами развела и приземлилась аккуратно. Вот это, говорит, и есть антраша. Народ на пустыре все время толчется, так ей даже захлопали, а парень ее взбесился, не стал забега ждать, и ушли оба.

* * *

Дома Радин оказался уже в сумерках, он вернулся из доков пешком и страшно проголодался. Квартал Лапа встретил его запахом тминных коржиков, он купил целый пакет, зашел к зеленщику, потом загляделся на гравюры в витрине броканта, некоторое время прикидывал, где их можно повесить, и поймал себя на том, что думает о квартире аспиранта будто о собственном доме.

Этот брокант на площади был из тех, кто ходит за тобой по залу, помахивая метелкой для пыли, Радин предпочитал блошиные лавочки, заставленные фаянсом. Зато заведение рядом было пекарней в духе старой школы: изразцовые стены с кораблями и пальмами, подушки на подоконнике и мраморный столик, за который мог сесть один посетитель, остальные выходили на улицу или теснились в дверях.

Вернувшись, Радин вымылся под теплой струйкой воды, забрался в постель и открыл файл аспиранта; текст, полученный от служанки, он еще вчера перенес на свой диск.

В первой главе автор сравнивал преображение П. с моментом биографии Мондриана, в котором возникли прямоугольники с берлинской лазурью. Отличие в том, что П. возвращается к исходной точке, писал австриец, снаряжает корабли и отправляется в пространство мела и серебра на поиски Северо-Западного прохода. Он говорит нам о том, чего никогда не было, но что вполне могло случиться, окажись мы в слегка измененной реальности, скажем, сместившейся от сильного взрыва. Реальности, в которой незамерзающая река превращается в каток, потому что Гольфстрим отвернулся от европейского берега.

Этот П. начинает мне нравиться, подумал Радин, жаль, что поговорить с ним уже не удастся. Я бы спросил у него: в чем же это хваленое преображение? Ваши золотые шершавые рыбины уже многократно пойманы и скучают в частных коллекциях. А то, что я видел в галерее, – просто беспомощная выжимка из прежнего!

Итак, что мы узнали за долгую пятницу, сказал он вслух, закрывая компьютер. В августе русский ставил большие суммы и проиграл, с ходу швырнул полторы тысячи, примерно в сто раз больше, чем обычно. Первая ставка была сделана за пять дней до гибели художника, а в день, когда Понти прыгнул в реку, телефон русского был найден клошаром на мосту. Это может быть просто совпадением. А может и не быть.

Осталось найти их подругу, в этом пентакле она, похоже, обозначает эфир. И зачем это мне? К делу аспиранта она не имеет отношения, и вряд ли ее рассказ украсит мой отчет. Затем, что мне хочется ее увидеть, вот зачем. С того дня, как мне показали рисунок углем.

Странно, что такая красавица согласилась ездить на окраину, сидеть на полу с голой грудью и часами смотреть в молочно-голубые, страшноватые глаза портретиста.

Завтра поеду по балетным школам, для театра девочка слишком молода, наверняка еще учится. Нет, никуда не поеду. Книга найдена, поручение исполнено, хватит уже malhar em ferro frio, как говорят местные. Что-то вроде «гладить остывшим утюгом». Кстати, надо попросить у Сантос утюг и привести в порядок рубашки. Третий день хожу в чужой одежде!

Иван

Лиза собирается меня бросить, сказал я студенту, когда мы завтракали в буфете канидрома.