Радимир - [68]
— Приехали, — говорит водитель и, заглянув под лобовое стекло, добавляет, — Вон, какие хоромы отгрохали!
Я торопливо рассчитываюсь и выползаю на свежий воздух. Тяну следом клетку с Феликсом и замираю, разинув рот. Я стою пред тем самым домом, к которому я вышел унося ноги с места гибели воришки. Восемь этажей, но — судя по большим нестандартным окнам — квартиры на последнем этаже в двух уровнях. Это в обычных домах крайние этажи традиционно считаются худшими, а за рубежом и в элитных новостройках эту проблему давно решили. Первые этажи отводят под офисы и магазины, а наверху устраивают настоящие дворцы с индивидуальной планировкой и теннисными кортами на крыше.
Перед домом чистенько. Чужие здесь не ходят и не ездят. Подступы к дому охраняют высокий решетчатый забор и полосатый автоматический шлагбаум. Отворяю калитку и по широкой дорожке вымощенной красным камнем — в тон кирпичу, из которого построен дом — прохожу к единственному подъезду.
Домофон тут тоже нестандартный. Читаю простенькую инструкцию, как звонить, и набираю номер татьяниной квартиры. Динамик отзывается не нудным писком, а вполне приятной мелодией.
— Антон? — сменяет музыку женский голос, — Проходи…
Место, куда я попадаю, назвать подъездом язык не поворачивается — скорее, это фойе. Яркое освещение, светлые панели, мраморный пол. Справа от входа окошечко. За стеклом ожившая мумия дедушки-вахтера — этакий ворошиловский стрелок в отставке. Отыскиваю взглядом лифт. Иду к нему, как штыком подпираемый сбоку взглядом конвоира. На полпути оборачиваюсь:
— Подскажите, двадцать вторая квартира на каком этаже?
Дедушка умело выдерживает секундную паузу и, еле сдерживаясь от желания полюбопытствовать, что я там забыл, отвечает:
— На седьмом.
Вместо заплеванной лифтовой кабины, попадаю в зеркальный бокс. Стены чистые, можно даже прислониться без всякого страха. Правда, запах все-равно какой-то подвальный — из шахты тянет сыростью и затхлостью.
Выгружаюсь на просторной лестничной площадке. Двадцать вторая квартира прямо передо мной. Стальная французская дверь (помнится, как-то делал макет для фирмы-представителя этой торговой марки). Отступаю назад и подхожу к окну. Сквозь тополиный скелет вижу крыши гаражей, куда я загнал воришку. Пытаюсь угадать место, но тщетно — сверху крыши выглядят сплошным монолитом — никаких ориентиров.
Заглядываю в клетку. Феликс вскидывает грустную мордочку и говорит «мяу!» Сейчас-сейчас, дорогой кот!
Татьяна встречает меня с телефоном у уха. Жестом приглашает войти и снова углубляется в разговор. Прихожая размером с половину моей квартиры. С одного боку здоровенный зеркальный шкаф типа Mister Door's, с другого — кушетка и овальное зеркало с изящной полочкой. На потолке точечные светильники, под ногами гладкий заливной пол. Прихожая плавно перетекает в просторный холл, но отсюда мне видна только его часть.
Опускаю клетку с Феликсом на пол и, разуваясь, исподтишка разглядываю Татьяну. Она совсем не похожа на свой юзерпик в форуме. На вид Татьяне около тридцати. Голубые, продранные на коленках, джинсы, кофточка в желто-оранжевую полоску, плетеные шлепанцы. Черные волосы собраны в короткий хвостик. Изящной формы уши с крохотными искорками сережек. Косметики минимум, но такой красавице она и ни к чему.
Татьяна выключает трубку и поднимает на меня карие глаза. Одного взгляда таких глаз достаточно, чтобы обольстить любого мужчину.
— Извини, — говорит она и приглядывается к клетке.
Присаживается на корточки и пытается рассмотреть кота.
— Феликс, Феликс, маленький, сейчас тебя выпустим…
Я смотрю на Татьяну сверху. На оголившуюся полоску кремовой кожи над джинсами, на напрягшиеся бедра, которые кажутся еще шире в таком положении… Если бы не Анька, я бы наверняка влюбился в такую женщину. Интересно, кто у нее муж? Наверное, какой-нибудь крутой бизнесмен — вечно спешащий седеющий плейбой с золотыми часами на волосатом запястье…
Пока я пялюсь на голую спину, Татьяна открывает дверцу, и Феликс, осторожно ступая, выбирается наружу. Сначала вылезает наполовину, сосредоточенно обнюхивает пол, а потом подтягивает и заднюю часть.
— А где Ваша кошка? — вспоминаю я о цели своего визита.
— Алиса? — Татьяна встает и оглядывается, — Наверное, в спальне. Сейчас поищу, а ты проходи, не стесняйся!
Я сгребаю Феликса в охапку и послушно следую за Татьяной в гостиную. Феликс испуганно таращит глаза и, больно цепляясь когтями, пытается забраться мне на плечо. Очевидно, ему кажется, что чем выше, тем безопаснее. А пугаться есть чего. Теперь я вижу всю гостиную целиком. Огромное пространство в два этажа. Одна стена почти полностью застеклена — вместо обоев кусок настоящего неба. Внизу небольшой сквер крест-накрест расчерченный асфальтовыми дорожками. Наверное, летом, когда деревья одеваются листвой, вид отсюда совсем волшебный.
Остальные три стены опоясывает галерея, на которую ведет двухпролетная лестница. На верхнем ярусе видны двери комнат. Татьяна направляется в самую дальнюю из них. Интерьер холла слегка отдает футуристическим дизайном. Предметов немного, но каждый на своем месте — диван, кресла, плазменная панель на стене, стойка с аппаратурой, вычурный журнальный столик на хитросплетенных ножках. На полу бежевый ковер с геометрическим орнаментом. Над диваном асбтрактная картина, напоминающая увеличенную микросхему. Все в пастельных тонах.
В настоящую книгу знаменитого немецкого мыслителя Г.В.Ф. Гегеля вошел его известный труд «Феноменология духа» и фрагмент произведения «Философия права». «Феноменологию духа» Гегель писал, когда Йену осаждали войска Наполеона, и философ чувствовал себя свидетелем величайшего перелома в истории человечества, перехода от традиционного уклада к всемирной современности. Но в своей работе автор говорит не об окружающем мире, а о неизбежной победе рационального принципа, «духа» как общего смысла истории. В «Философии права» Гегель обращается к другой сфере мировоззрения человека и говорит о том, что право нельзя выводить только из долга перед обществом, из чувства справедливости или из обычаев решать споры.
Сборник статей А. А. Богданова, посвященных пролетарской культуре: «Новый мир», «Социализм в настоящем», «1918», «Возможно ли пролетарское искусство?», «Пролетариат и искусство», «Что такое пролетарская поэзия», «О художественном наследстве», «Критика пролетарского искусства», «Простота или утонченность», «Пути пролетарского творчества» и другие.https://ruslit.traumlibrary.net.
Монография представит авторское осмысление ряда параметров философской теологии как новой реальности в российском философском контексте. К ним относятся отличия светской рациональной теологии от традиционного церковного богословия, дифференциация различных типов дискурса в самой рациональной теологии, выявление интеркультурного измерения философской теологии, анализ современных классификаций обоснований существования Бога, теологический анализ новейшей атеистической аргументации и самого феномена атеизма, а также некоторые аспекты методологии библейской герменевтики.
Эта книга — попытка марксистского анализа причин как возникновения, так и гибели социалистических обществ, берущих своё начало в Октябрьской революции. Она полезна как для понимания истории, так и для подхода к новым путям построения бесклассового общества. Кроме того, она может служить введением в марксизм. Автор, Альфред Козинг — немецкий марксистский философ из ГДР (родился в 1928 г.). Вступил в СЕПГ в 1946 г. Работал, в частности, профессором в Академии общественных наук при ЦК СЕПГ, действительный член Академии наук ГДР, автор ряда работ, выдержавших несколько изданий, лауреат Национальной премии ГДР по науке и технике.
Что такое время? К нему мы постоянно обращаемся, на него оглядываемся, о нем думаем, его катастрофически не хватает. А откуда оно взялось и куда летит? Алан Бердик, известный американский писатель и постоянный автор журнала The New Yorker, в остроумной и изящной форме, опираясь на научные исследования, пытается ответить на этот вопрос. Вместе с автором вы найдете двадцать пятый час, потеряетесь во времени, заставите время идти назад. И уж точно не пожалеете о потраченных часах на чтение этой удивительной книги.
Данное издание стало результатом применения новейшей методологии, разработанной представителями санкт-петербургской школы философии культуры. В монографии анализируются наиболее существенные последствия эпохи Просвещения. Авторы раскрывают механизмы включения в код глобализации прагматических установок, губительных для развития культуры. Отдельное внимание уделяется роли США и Запада в целом в процессах модернизации. Критический взгляд на нынешнее состояние основных социальных институтов современного мира указывает на неизбежность кардинальных трансформаций неустойчивого миропорядка.