Работорговцы - [21]

— Ах ты, падла! Ебит-твою налево! — Карп взмахнул кнутом.

Соловушка сбился на крыло, его словно подкинуло ветром, перевернуло, он отчаянно пытался удержаться в воздухе, но не справился и рухнул под копыта.

— Стойте!

Жёлудь спрыгнул, рискуя быть затоптанным, метнулся, выхватил корвуса прямо из-под коней.

— Стой!!! — скомандовал Щавель.

Подчиняясь, ратники дёрнули поводья. Голова колонны стала, задние наезжали на передних, возникла сутолока. Жёлудь выскочил, прижимая к груди соловушку.

— Ты чё раскомандовался? — Карп двинулся на Щавеля, но остановился, не приблизившись вплотную.

— Кто-то должен, — отрубил Щавель.

Подскакал Литвин.

— Что у вас?

— Парня чуть не стоптали, — объяснил Щавель. — Командуй, сотник, ехать надо.

Жёлудь, держа соловушку, как младенца, взобрался в седло.

— По какому поводу заминка? — с недоумением спросил Карпа Литвин.

— Птицу спасал, — работорговец отвёл глаза. — Да ну его, поехали.

Щавель обратил внимание, что кнут в руках работорговца вовсе не кнут, а короткая плётка о трёх хвостах, сработанная из чёрного человеческого волоса.

И что за всю дорогу Карп ни разу не взбодрил ей коня, погоняя где поводьями, а где бранным словом.

Чем дальше от Новгорода, тем просторнее становилось кругом. Поля и перелески сменились островками березняка, густого и бестолкового. Взрослые деревья сгинули на раз, да и молодой поросли встречалось всё меньше, куда больше виднелось пеньков, кучерявившихся юными побегами. На горизонте показалась грязная дымка. Звономудская стекольная фабрика изрыгала в небеса копоть, пожирая вокруг себя лес.

В Звонкие Муди въехали к сумеркам. Свернули с тракта на главную улицу и быстро оказались перед закопчённым домом городского головы. Парни морщились — промышленным выхлопом в нос шибало так, что шуба заворачивалась. Сажа из заводских печей летела вверх и ровным слоем оседала на крышах, на стенах, на одежде и на лицах горожан. Грязное место были Звонкие Муди, и совершенно непонятно было, чему радовались ратники.

Звономудский голова был извещён загодя, отряд ждали и приготовились. Полусотню Литвина расселили частично в казарме пожарной команды, частью же на постоялом дворе, где однозначно намечалось веселье: подтягивались девки, заводские парни надрачивали об портки массивные стеклянные кастеты и чугунные гирьки в кожаных мошонках. Работорговцу с обозом выделили задний двор лабаза купца Крепостничего, знатно огороженный, с охраняемым складом. Там должно было составить телеги, чтобы за ночь поклажу не растащили ушлые фабричные пацаны. Щавелю отвели дом на окраине, зато сообразно чина, дабы расселить весь боярский отряд, к которому примастырился Лузга.

Улочка, на которую свернула ватага, упёрлась в стадо роившихся подле сарая баб и мужиков. Доносились крики «Вампир!», «Огня!», «Нахрен огонь, спалимся нахрен!» и «Батюшку зовите!» Дверь на сеновал была распахнута, рядом с ней косо торчал неумело кинутый дротик. Из чёрного проёма выглядывал парень с окровавленным ртом и блажил размеряно и виновато: «Я не вампир!» За его спиной металась голосисястая девка, потеряв стыд от страха, и голосила: «Он не вампир, у меня менструация!»

Принесли огня. В плечо парню воткнулась стрела. Он сверзился, пересчитав рёбрами ступеньки, свалил приставную лестницу и грымнулся на копёшку соломы. Щавель опустил лук.

— Отставить! — приказ вернул на улицу тишь. — Все назад!

Он направил кобылку через толпу прямо к сбитому, который уже начал шевелиться. Парень сел в соломе, вырвал стрелу. Ударила струя крови.

— Он не вампир, он живой, — зычно рассудил Щавель. — Вампиры, они мертвецы. У мертвяков кровь не течёт, а у этого течёт.

— Надо же, не упырь, — дивились сиволапые, — а могли сарай сжечь.

Щавель двинулся дальше, за ним потянулась ватага, разрезав пополам рой мужиков. Парня уже заботливо подымали под белы рученьки, винились перед ним, сердобольно причитали бабы.

— Фу-х, пронесло! — заметил Михан и надменно взял протянутую стрелу.

Жёлудь демонстративно втянул ноздрями воздух, скривился.

— Заметно.

Всю дорогу он баюкал на груди корвуса, как кота, а тот уютно устроился и глядел поочерёдно фиолетовыми глазами, поворачивая клювастую башку и прислушиваясь, что бормочет ему лесной парень. Только возле дома Жёлудь счёл, что жертва бессердечного работорговца оправилась от ушиба, и подкинул корвуса в воздух. Соловушка ударил крыльями, аж чёлка у коня взвилась, взмыл в небо, сделал прощальный круг в вышине, каркнул во всё горло и лёг на обратный курс.

— Пригрел? — ядовито осведомился Михан.

Жёлудь снисходительно промолчал, спрыгнул с коня.

>ВОРОНЪ. (XXXIII. Сокр. Бремъ. Птицы. Т. III. Ч. I. Къ стр. 136.)

Щавель въехал во двор верхом и спешился на крыльцо. В чужом краю приходилось подчёркивать чин. Кинул поводья набежавшему холопу, поздоровался с дородным хозяином, который вышел встречать в сопровождении стаи ребятишек.

— Мирон Портнов, — у купца была знатная ряха, окладистая борода и могучий момон, опоясанный малиновой верёвочкой.

«Лжечник, — сообразил Щавель, представляясь. — Однако, далеко забрались. Жёлудь пригрел корвуса, а князь сектантов. Торговля прежде всего у светлейшего. Впрочем, ему рулить».