Работорговцы - [23]

— Здрав будь, боярин! — Мирон Портнов поднял во славу гостя кубок.

— И тебе, добрый купец, всего самого наилучшего, — ответствовал Щавель.

Выпили.

В горницу заглянул ражий детина. Поймал взгляд хозяина.

— Кони накормлены, раб напоен, — доложил он.

— До усрачки? — спросил Мирон.

— В сопли.

— Дело! — отпустил работника Портнов.

Знаменуя сытный обед, хозяин от души пёрнул.

У Жёлудя глаза полезли на лоб.

«Так положено», — сказал ему взгляд отца.

За главой дома последовали домочадцы. Над столом повеяло.

У гостей защипало в носу.

Спали в светелке при открытых окнах.

Поутряни после сытного завтрака собрались в путь. Жёлудь подвёл к крыльцу кобылу, Щавель запрыгнул в седло. Из конюшни вышел Лузга, одной рукой держа за повод мула, другой любострастно скребясь в паху. Вослед ему глядела затуманенным взором растрёпанная поломойка. Дворовые распахнули тяжеленные ворота. Щавель прижал руку к груди, отвесил неглубокий поклон вышедшему на крыльцо хозяину. Мирон Портнов ответил тем же. Ватага неспешно выехала со двора.

У ворот терпеливо поджидал фабричный парень с толстой повязкой на левом плече. Бледный, он действительно был похож на вампира. В здоровой руке парень держал что-то напоминающее замотанный в тряпку огурец. Завидев старого лучника, он шагнул наперерез, подобострастно заглядывая в глаза спасителю.

— Вот, возьми, — он неловко размотал свёрток и протянул Щавелю. — Хрустальный. Сам сделал. Хрусталь варили из импортных ядохимикатов.

Щавель принял дар. Лузга подъехал, заглянул и заржал во весь рот, оскалив частокол гнилых зубов. Из пасти у него воняло как из помойки. На тряпице лежал хрустальный уд. Толстый, с яйцами, длиною в две ладони.

— На, спрячь, — Щавель протянул сыну искупительное подношение и дал шенкеля. За ним тронулись остальные.

Парень стоял и смотрел ему вслед. Поодаль торчала столбом давешняя деваха, к которой отныне и довеку прилипла кличка Валька-Менструация. После вчерашнего суждено им было стать мужем и женой.

У лабаза купца Крепостничего собирался отряд. Ратники выглядели помятыми, но весёлыми и бодрыми. У некоторых на лицах красовались синяки, но куда фабричным работягам против дружинников княжеских! В эту ночь девки достались витязям, как это всегда случалось при проходе отряда через Звонкие Муди.

Сотник Литвин оглядел раболовецкий отряд, сосчитал мигом, недостачи не нашёл.

— По коням!

Щавель занял место во главе колонны, куда чуть погодя пристроился Карп. Провожаемый сверкающими из фингалов взглядами гостеприимных звономудцев, караван вышел на тракт.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой знатный работорговец Карп страдает от детских страхов и терпит фиаско, а Щавель берёт бразды правления в свои руки

За городом сразу прибавили ходу. До Валдая, если шагом плестись, то часов тринадцать без роздыху, с роздыхом же поболее, за день можно не успеть. Быстрым шагом — часов десять. Не всякая крестьянская лошадка сдюжит, но для княжеской конницы нормальный ход. Быдло еле поспевало увернуться из-под копыт раболовного отряда, сигало на обочину, да отряхивалось. «Небось, по важному делу спешат, — смекала чёрная кость. — Неужто на войну?» Сотник Литвин выслал тройку дружинников поперёд каравана на полёт стрелы отгонять сиволапых, а витязи и рады стараться. Копья мельтешат, пихают древками мужичьё в горб: пшёл в канаву, сучий потрох, дай дорогу людям!

Ободрённые весёлой ночёвкой витязи ржали как жеребцы, обмениваясь впечатлениями. Михан с завистью прислушивался к долетающим сзади голосам. Тонкий слух лесного парня позволял разобрать каждое слово.

— Подваливают ко мне такие, пальцы пыром, бивни через раз, окружили. Девок наших портить вздумали, говорят. А тут все наши подтянулись.

— Кобыла тебе невеста, говорю, иди в денник, присунь.

— Я так с правой дал, у него нос к щеке прилип!

— Он мне хрясь, я ему хрясь. Он мне бац! У меня искры из глаз. Я ему дынсь промеж рогов. Как пошёл его буцкать!

— Жердину с забора оторвал и попёрла кожа дикая! По горбу давай лупасить, по горбу. В пруд их загнал. Охлоните, грю, горячие финские парни.

Любо было дружинникам наезжать в Звонкие Муди!

Михану захотелось поступить на службу в княжескую рать, жить в коллективе, поддерживать порядок, чувствовать локоть товарища. Одним словом, выполнять свой воинский долг и безнаказанно творить добро. Парень так увлёкся, что осадил жеребца и заметно приотстал.

— Куда выперся, блядин сын! — осерчал Карп, пихнув его конём. — Краёв не видишь, дичина? Стань в строй.

Михан опомнился, дёрнул повод, жеребец отпрянул. Карпов конь тряхнул башкой, зубы клацнули возле жеребячьего крупа, промазал. Вороной зареготал. Полурык-полуржание был страшен, аки глас льва. Михан шарахнулся, засуетился, нагнал своих. Жёлудь глядел настороженно, а Щавель и ухом не повёл, покачивался на кобылке, будто зноем сморенный. Ветер разносил перед ним пыль, гоня прочь слепней и всякую летающую нечисть.

И как с такой подачей вписаться в коллектив?

На привале заморосило. Сойдя к опушке, отряд встал на перекус, но радости от того не было. Похмельные ратники давились сухомяткой и роптали промеж собой, что пожрать можно было бы в седле, не задерживаясь попусту, а до темноты поспеть к Валдаю. Кони? Да ничего им не будет. Дотянут. Ночью пожрут, сейчас время дорого.