Работа над ошибками - [80]

Шрифт
Интервал

Не знаю, правомочно ли такое деление или это всего лишь красивая игра слов. Возможно, это казуистика. Этому слову меня научила мисс Макмагон. Казуистика(сущ.). Я сегодня посмотрел это слово в словаре, для проверки – потому что часто мы думаем, будто знаем, что означает то или иное слово, а потом смотрим в словарь и очень сильно удивляемся.

Слово «казуистика» происходит от латинского «казус» – «случай, происшествие» и означает:

1) рассмотрение отдельных случаев в их связи с общими принципами;

2) перен.: ловкость, изворотливость в доказательствах.


Хорошо бы поспорить с мистером Эндрюсом об определениях. О многозначности слов. Порассуждать о том, как из одного получается другое, а из другого третье. Об ответственности, возлагаемой на того, кому дано право определять.

Макмагонизм:

Слова неуловимы, как мыло в ванне.


Будучи подследственным, я, пока моя вина не доказана, считаюсь невиновным. Формально.

Тетя навещала меня три раза. А еще – кажется, тут тоже не обошлось без ее участия – меня посещал тюремный священник. Оба они едины в убеждении, что Господь со мной даже тогда, когда я не с Ним. Я спросил у священника:

Едрена мать, Он-то что тут забыл?

Тетю от подобного сарказма я избавил. Есть более изощренные способы ей досадить. Например, самый мой вид. Вот она принесла мне пирог. Говорила со мной о погоде, о дядиной больной спине, о пакистанцах, въехавших в соседний дом. Но ни разу не посмотрела мне в глаза.

Тетя – сестра мамы. Но даже относительно на нее не похожа. Когда мама стригла тетю, то всегда говорила: мне бы такие кудри. У мамы волосы были как пакля – прямые и очень густые. Как и у меня. А у Дженис волосы были красивые. Когда она бегала или прыгала или соскакивала с дерева, они развевались на ветру. Дженис плакала в то утро, когда ей надо было первый раз идти в школу. Ее заставляли носить заколки. Каждое утро мама закалывала ей волосы или забирала их под широкую желтую ленту, чтобы убрать с глаз челку и открыть лоб и уши.

Если ты не будешь ничего видеть и слышать, как же ты будешь учиться? А?

Дженис я всегда рисую с распущенными волосами, которые красиво обнимают ее лицо и шею либо летят по ветру – ветер изобразить невозможно, и его невидимая сила передается с помощью бешено развевающихся волос.


Этим утром, когда адвокат по зову природы вышел из комнаты, помощница задала мне вопрос о моей семье. О Дженис. И вот мы с ней разговариваем. Она рассказывает мне про своего младшего брата – он еще учится в школе, – которого она очень любит, а я говорю: это замечательно. Голос у нее тихий, спокойный. Внушает доверие. Но, при всей ее деликатности, это ничем не отличается от школы: сначала тебе сообщают какие-то сведения, а потом задают вопросы.

Как вы думаете, если бы Дженис не умерла, дома все было бы по-другому?

Дома! Дом-то здесь при чем?

Я имею в виду отношения между всеми вами. Если бы Дженис не умерла?

Всегда «Дженис», а не «ваша сестра». Помощница старается придать своему голосу дружелюбие, но он все равно так и сочится превосходством – и это несмотря на то, что я внушаю ей страх. Я ужасаю ее, потому что я ужасающ – то, что я сделал, ужасающе, – и ей от меня страшно и немного противно.

Все было бы по-другому? (Я улыбаюсь и скребу голову. Падает снег.) Да, мистер Онассис не женился бы на мадам Хрущевой.


Поминальная служба по мистеру Бойлу проходила в школе. Я про нее читал. И рисовал ее: набитый до отказа актовый зал, ряды людей в красивой траурной одежде; огненноволосая мисс Макмагон в синей кофте и твидовой юбке в складку; миссис Дэвис-Уайт (голая, с опущенными долу глазками); мистер Хатчинсон на костылях; мистер Патрик, сидящий на руках, чтобы они не дрожали. Никакого мистера Тэйа, разумеется; но зато в первом ряду – мистер Эндрюс, босиком, в закатанных штанах, курит одну сигарету за другой, тушит окурки о дно пластикового стула и не осознает, что прожженные пятна образуют красивые узоры. Сотни учеников, бывших и нынешних: безликие лица, единая форма, безупречное поведение. За аналоем, на моих картинках, – директор: открытый рот, огромный пузырь со словами. Мистер Бойл – Дерек – был горячо любим и уважаем всеми, кто его знал, и нам будет его сильно недоставать. Сотни, сотни облачков с мыслями, по одному на каждого из собравшихся: все пространство над головами занимает сложная конструкция из пересекающихся белых овалов. В них следовало бы находиться образу мистера Бойла, дорогого покойного, памяти которого, по идее, собрание посвящено. Но его там нет. Во всех облачках с мыслями, во всех без исключения, нахожусь я: Грегори Линн.


Меня зовут Грегори Линн. Мне тридцать пять лет, я сирота, холостяк, с четырех с половиной лет единственный ребенок в семье. У меня один глаз карий и один зеленый. Пройдет несколько недель, и я откажусь от всех предъявленных мне обвинений. Объявлю себя невиновным. Меня будут судить и признают виновным. Мы с судом присяжных разойдемся во мнениях. Я в одностороннем порядке признаю, что между «виновен» и «невиновен» нет сколько-нибудь четкого различия. Что это – два разных способа сказать об одном и том же. Затем судья в нелицеприятных выражениях поведает собравшимся обо мне и о природе моих преступлений. А потом произнесет приговор. Который произносится так: при-го-вор. Судебное заключение, постановление, не допускающее иного мнения, – а также складное пустословие, несвязное бормотание. И конец его приговора станет началом моего.


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.