Работа над ошибками - [10]

Я снял телефонную трубку и набрал номер.

Телефонная справочная. В какой город будете звонить?

Орпингтон, Кент.

Фамилия абонента?

Патрик. Инициал «Э».

У вас есть адрес?

Нет.

Минутку.

Записанный на пленку голос продиктовал номер и велел ждать ответа, если мне нужна дополнительная информация. Я стал ждать ответа. Когда голос девушки-оператора раздался снова, я спросил, не может ли она мне дать адрес мистера Э. Патрика. Пауза, потом голос. Я записал. Поднявшись наверх, внес данные в таблицу, в нужную колонку. Изучил карту Большого Лондона и воткнул кнопку в правый нижний угол, около слова «Орпингтон». Потом, с помощью линейки и красного фломастера, провел линию от кнопки до его имени.

Путешествие оказалось довольно несложным: на двух автобусах, потом немного пешком. Даже в те дни это меня не пугало (впрочем, в обозримом будущем мне не светит разъезжать на автобусах). И все-таки тогда я был еще не тот Грегори Линн, что теперь. При выходе наружу меня подстерегало слишком много пустых квадратиков, слишком много незаполненного белого. Даже после поездки в крематорий, походов в магазины и библиотеку – этих пробных вылазок – Орпингтон оставался для меня недостижим. Впрочем, для успешного завершения работы над ошибками по истории мое физическое присутствие было необязательно. Иногда, рисуя какие-то события, я тем самым заставляю их сбываться.

Я представляю себе картину: морозное утро, сельский почтальон, катящий на велосипеде сквозь пургу. Пронзительный ветер. Воротник у почтальона поднят, шапка плотно надвинута на голову. Он слезает с велосипеда, идет по усаженной деревьями аллее мимо больших домов с окнами-фонарями, стоящих несколько в стороне, мимо садов с живыми изгородями. Скрипнув, открывается витая калитка дома № 27, почтальон торопливо шагает по засыпанной снегом дорожке. Не снимая перчаток, достает из сумки конверт, проталкивает его в медную полированную прорезь. Я представляю себе жильца – высокого пожилого человека: как он идет, прихрамывая, через холл, тяжело нагибается за почтой. Выпрямляется. Наверное, думает, что пришел гонорар за очередную книгу, или письмо с просьбой выступить на обеде в историческом обществе, или счет за газ, или весточка от дочери, которая живет, ну, скажем, в Новой Зеландии. Но на конверте – незнакомый почерк, печатные буквы, написанные красным фломастером. Человек несет письмо на кухню, где у него остывают кофе и тост. Есть ли у него жена? Нет, я представляю его одного; он вдовец. Он медленно, по-стариковски, усаживается за кухонный стол. Вскрывает конверт ножом для масла и достает содержимое – лист формата A4. Разворачивает. Хмурится. Суетливо лезет за очками. Он не сразу понимает, что это за рисунки, что за историю они рассказывают; не сразу узнает персонаж с незажженной трубкой во рту, уродливую ногу. Не сразу отмечает отсутствие рук. Я представляю себе его лицо, когда письмо выпадает у него из рук на пол.

Проходит всего неделя, и пожилой человек начинает бояться прихода почтальона. Каждое утро тот неизменно приносит конверт, надписанный красным фломастером, со штампом Южного Лондона в уголке. Больше никаких цветных рисунков, никаких записок – лишь кусочки текстов, картинок, вырезанных, кажется, из книг. Из его книг. Описания казней, изображения гильотины, цветные иллюстрации с дырками в тех местах, где у людей кисти рук. В одно прекрасное утро приходит конверт с руками. Много-много рук, тонких, как бумага, размером не больше ногтя большого пальца. Они ссыпаны кучей прямо в конверт, так что, когда жилец дома № 27 вскрывает письмо, они высыпаются на него мелким конфетти.

Факты:

1934-й. Гитлер, канцлер Германии, становится диктатором; австрийский канцлер убит нацистами; Великий поход председателя Мао.

Мама родилась 8 марта 1934 года. Ее фамилия была Рэндалл. В 1955-м она вышла замуж, перестала быть Марион Рэндалл и сделалась Марион Линн. С двумя «н». Она работала парикмахершей. Потом она перестала работать парикмахершей из-за нас с Дженис. А к тому времени, когда я перешел в старшие классы, мы с нею остались вдвоем, и ей снова пришлось работать. Она нашла место в бакалее. В «Супермаге». Носила фартук в бело-голубую клетку и туфли на низком каблуке, а когда работала на сыре и мясе, то обязательно закалывала волосы. Курить в магазине не разрешалось – только в комнате отдыха. Ей разрешали работать вне графика, чтобы у нее была возможность провожать меня в школу и встречать после уроков. И завтрак, и чай она готовила всегда с сигаретой: в руке, во рту, на краю пепельницы. К чаю подавала яйца, чипсы и бобы, или сосиски с пюре, или вареную в пакетике треску с картошкой и горошком; а иногда приносила с работы какую-нибудь замороженную пиццу или пирог с ветчиной и грибами – с поврежденной упаковкой либо просроченные. Однажды за чаем мама обожгла руку о дверцу плиты и уронила пиццу на пол лицом вниз.

Господи блин боже всемогущий!

Она попыталась наскрести еду обратно на тарелки, но верхний сырно-томатный слой съехал с основания, и на него налипли пыль и волосинки. В результате все это отправилось в помойку – и тарелки, и все. Мама снова выругалась, схватила тряпку, села на корточки и начала тереть кафель энергичными круговыми движениями. Они становились все медленнее и медленнее, пока наконец ее рука не замерла совсем. Когда мама подняла голову, глаза у нее были красные и опухшие, а по подбородку стекала сопля.