Пылающие алтари - [9]

Дион почувствовал, что вот-вот полетят в черного пророка палки и камни, которыми успели уже запастись многие горожане. Он кликнул двух стражей и приказал привести мудреца к нему.

— Кто ты? — спросил Дион, когда старика привели.

— Святой подвижник во славу Иисуса.

— Имя твое как?

— Игнатий, раб божий.

— Зачем ты пришел в наши края?

— Чтобы проповедовать истину диким язычникам.

— Мы не варвары.

— Я иду к скифам, сарматам и иным гогам и магогам. У вас для проповеди я остановился попутно.

— Но ведь у диких народов свои боги. И в ваших проповедях они вряд ли нуждаются.

— Бог один, а мы все свои по вере во Христа Иисуса. Все, во Христа крестившиеся, во Христа облекаются. И нет уже ни иудея, ни язычника, ни эллина, ни варвара, нет ни раба, ни свободного: все мы одно во Христе Иисусе. Апостолы послали учеников своих благовествовать мир вам, дальним и близким, чтобы примирить народы с Богом посредством креста, убив вражду в них.

— Что ж, неси свою мудрость скифам, — решил эллинарх судьбу Игнатия, а стражам приказал: — Снабдите его провиантом и проводите в степь подальше от города.

Велик мир. Всевозможные бродячие пророки, проповедники и мудрецы, появившись однажды на невольничьем рынке Танаиса, бесследно исчезают в нем, как песчинка в круговерти вешних вод. Дион и не думал поэтому, что еще раз доведется ему встретиться с Игнатием. Но, видно, Парки безнадежно перепутали их жизненные нити, если они сплелись в одну прочную бечеву.

* * *

Второй месяц по лунному календарю самый жаркий в степи. Не зря эллины назвали его Неистовым. И хотя по ночам мягкий ветерок, предвестник осени, уже освежал своим дыханием сомлевшую степь, вызывая прохладу и обильные предрассветные росы, в полдень по-прежнему люто палило солнце. Какой-то скифский царек продал сегодня работорговцам Танаиса большую группу своих соплеменников, захваченных в междоусобной войне, и они выставили свой товар на невольничьем рынке для обозрения и продажи.

Привязанные к столбам бронзоволицые скифы с выбеленными ногами изнывали от жары и оглядывали праздничную толпу в надежде, что найдется, наконец, покупатель, который избавит их от мук.

Перекупщики прохаживались между рядами и громко расхваливали товар, время от времени поправляя на головах несчастных невольников травяные венки, означавшие, что они взяты в плен в бою, с оружием в руках, а рабы, умеющие обращаться с оружием, особенно ценились римлянами.

К пристани Танаиса утром подошло несколько римских кораблей, значит, спрос на рабов будет повышенным. Пользуясь этим, танаисские купцы взвинтили цены и просили за взрослого скифа столько же, сколько стоит умывальник из серебра, хотя сами заплатили за него не больше стоимости ягненка весеннего окота.

Покупатели, отбирая приглянувшихся им рабов, заставляли их приседать, прыгать, сжимать кулаки, заглядывали им в рот, пробовали крепость мускулов, и если раб почему-либо не устраивал их, слуги перекупщика снова привязывали его к столбу.

Важные римляне в белых тогах расплачивались за отобранных рабов, не торгуясь, — все равно в империи они перепродадут их втридорога. Надсмотрщики с ременными бичами уводили рабов к реке и загоняли их в воду. Скифы ладонями черпали воду и жадно пили. И это не было проявлением сострадания к мукам несчастных. Просто, каждый хозяин должен заботиться о своем рабочем скоте, даже человеконогом. Потом надсмотрщики, орудуя бичами, заставляли рабов смывать мел с ног, и только после этого они всходили по длинному трапу на борт триеры[19], чтобы навсегда покинуть родную землю, оказавшуюся столь безжалостной к ним. Если бы раб вздумал бежать на пути к реке, его всюду заметили бы по набеленным ногам.

Когда эллинарх пришел на рынок, почти все рабы уже были распроданы. Из-за нескольких оставшихся невольников разгорелся спор: никто из последних покупателей не хотел уступить их другому. А торговец все поднимал и поднимал цену, пока римляне не опомнились. Они прекратили ссору и, размахивая руками, дружно накинулись на купца. Тогда хитрый танаит сделал небольшую скидку и предложил взволнованным покупателям бросить жребий. Тот, кому посчастливилось последнему ухватиться за конец длинной палки, торопливо отсчитал деньги и увел рабов к своей пентере[20].

Невольничий рынок опустел. Только у самого крайнего столба остался висеть на ремнях белобородый старик. Голова его была прикрыта круглой войлочной шляпой в знак того, что работорговец не ручался ни за его здоровье, ни за его поведение. Старик был худ до невозможности. Истрепанный, весь в дырах гиматий болтался на нем, как на палке. Дион приподнял шляпу. На него глянули глубоко запавшие глаза, светившиеся кротостью и смирением.

Дион узнал Игнатия.

— Сколько стоит этот старик? — спросил эллинарх у подошедшего работорговца.

— Это дерьмо не дороже драхмы, — презрительно ответил купец, — только вряд ли кто купит его и за эту цену.

— Я покупаю, — сказал Дион.

Он бросил к ногам купца монету. Звякнув о камень, она покатилась в сторону. В горячих лучах солнца сверкнуло на ней изображение ныряющего дельфина. Работорговец прыгнул за монетой, как кот за мышью. Это был полновесный старинный статер