Пятое время года - [168]

Кажется, она опять вернулась к тому, от чего ушла, — к сводящему с ума вопросу почему? Не имеющему ответа. Объяснение, утешавшее в первые дни, насчет разнотекущего времени — здесь ход времени замедляется одиночеством, бездельем, монотонностью дождя и самим ожиданием, а в далеком городе N оно летит стремительно, подгоняемое ритмом напряженной работы, — больше не годилось. Шесть дней — чересчур долгое молчание! Особенно если вспомнить, что перед поездкой к синему морю суперзанятой человек звонил каждый день. Дважды в день, а иногда и трижды…

— Татьяна, ты где сейчас? Доложи подробно. — Докладываю. Возле университета. В парке. Сижу на скамейке. — Одна? — Нет… с учебником. — Так-так… а о чем думаешь? — Исключительно о Генрихе. — О каком еще Генрихе?! — О Генрихе…Четвертом и о бедняжках гугенотах, которых зарезали в Варфоломеевскую ночь. — Счастливая! А я, вот, не могу думать о гугенотах. В принципе. — Отчего же? — Оттого, что думаю только о тебе!

И версия номер два — он не звонит, потому что ужасно обиделся, — заставившая в понедельник, примчавшись из больницы от Жеки, позвонить ему и сразу же в панике отключиться, услышав в трубке сварливый женский голос: «Вам кого?», — возможно, и не имеющий к Колючкину никакого отношения — телефонная связь иногда дает сбои, но окончательно отравивший существование, так вот, и эта версия, если вдуматься, была полной ерундой. Он не мог рассердиться или обидеться. По одной простой причине: расчетливая Анжелка, конечно же, утаила от него свой источник информации. Зачем ей стравливать отца с Людмилой? Невыгодно. Выдав Людмилу, крошка могла лишиться квартиры в престижном доме, в престижном районе, а в престиже для Анжелки весь смысл жизни. Да и сама Людмила, безусловно, предпочла остаться инкогнито. Для чего ей ссориться с тем, кто платит деньги? Не Анжелка же их платит. А раз Людмилино имя не фигурировало в потоке обвинений, значит, встречи на пустынном пляже просто-напросто не было и у Колючкина нет никаких оснований обижаться на свою Татьяну Станиславну, хотя она очень виновата перед ним и уже целую неделю клянет себя за беспечность. Но, честное слово, она была больше чем уверена, что пожилая тетка, какая-никая, а все-таки литературоведка, не опустилась до того, чтобы вступать в сговор с ничтожной Анжелкой. И жестоко ошиблась! В очередной раз подвела привычка мерить всех на свой аршин.

Кстати, и в поисках ответа на вопрос, почему он не звонит, вместо того чтобы моделировать ситуацию на себя и выдумывать всякие глупости, вроде смертельной болезни, авиакатастрофы или неожиданной командировки на какую-нибудь Огненную Землю, где нет мобильной связи, следовало бы, наверное, распахнуть глаза пошире и посмотреть на ситуацию с другой стороны. С позиции женатого мужчины. Можно не сомневаться, дома его ожидал грандиозный прием. Если уж Анжелка не поехала отдыхать на Майорку и, затаившись, день-деньской караулила под дверью, чтобы раз и навсегда отбить у бывшей квартирантки всякую охоту приближаться к ее отцу меньше чем на километр, то нетрудно себе представить, какой оглушительный скандал был организован ему. Неверный муж растерялся, испугался, покаялся во всех грехах и, получив прощение, решил, что лишние проблемы ему не нужны. Действительно, к чему менять привычный образ жизни из-за какой-то, пусть даже очень миленькой, девчонки?

Ответ, похоже, был найден, но, странное дело, сколько она ни напрягала воображение, разъяренная мадам Швыркова бушевала в одиночестве. Испуганного Колючкина рядом не было… И не могло быть! Испуганный, растерянный, кающийся — это не о нем!

Перед глазами возник иной, милый образ: господин-лучше-всех с девчонкой на руках, насвистывая, спускается с горы, с азартом выкачивает большими ладонями море на берег, а в минуты перед расставанием вымученно смеется и морщится от невыносимой боли.

Полностью сумасшедшая — ну и пусть! что за беда? — она кинулась к телефону и набрала номер своего мобильника. Мобильник ожил, обрадовался, заиграл.

— Привет, Татьяна Станиславна! Прости, никак не мог тебе дозвониться. Я так без тебя скучаю! — Я тоже! — Короче, я не могу без тебя жить! — Это я не могу без вас жить! — Я тебя ужасно люблю! — Я люблю вас еще больше!

Вытерев ладонями слезы, уставшая от иллюзий, смертельно надоевшая себе в роли жалкой, слезливой неврастенички и отдаленно не напоминающей девочку Таню, она отыскала среди хлама в стенном шкафу тяжелый ржавый молоток, бросила на пол проклятый «фетиш» — кусок черной пластмассы с кнопками, и не более того, — примерилась, размахнулась и ударила по нему изо всех сил: прощайте, господин… никто!

4

Беспросветное ненастье осталось за порогом: в ярко иллюминированной квартире бурные аплодисменты семейного ток-шоу заглушал заливистый смех. Ощущение праздника не покидает Жеку с той самой минуты, когда неделю назад племянница влетела к ней в палату с долгожданной вестью: «Петрович выписывает вас сегодня!» — и, скорее, это жизнерадостная тетенька-разбитая-голова поставила на ноги племянницу-разбитое-сердце, чем наоборот.

— Танюх, ты пришла? Иди глянь, какую ахинею показывают! Сдохнешь!