Пятое время года - [166]

Махнула, как же! Сейчас! Через три месяца приплинтухала раскрасавица за своими процентами, а банк аккурат в эту летнюю ночь накрылся медным тазом. Продравшись сквозь толпу, она в отличие от других, раззявивших варежку, вкладчиков сразу скумекала — все, полный абзац! Классная такая картинка: двери настежь, ни мордатых банкиров в малиновых пиджаках, ни шустрых накрашенных девок, которые принимали денежки, — одни бумаги с печатями сизыми голубями порхают на сквозняке в пустых коридорчиках.

Наорался тогда народ всласть, до хрипоты: Верните наши деньги!!! Безобразие, почему не принимают деньги?!! Чтобы малость облегчить душу, она тоже выкрикнула чего-то густо-матерное и, еле отвязавшись от бабки, приковылявшей из Медведкова за своими «гробовыми» и то и дело хватавшейся за сердце, выбежала на Страстной и поймала тачку.

Прохоров, как и положено большому начальству, восседал за столом в личном кабинете. (А хрен ли не дослужиться до начальника отдела, когда все мужики с хорошими мозгами к тому времени из «ящика» давно подразбежались?) Увидев ворвавшуюся с воплем: «Виталик, наш банк прогорел!» — подругу, Виталька сделал глухое ухо — уставился в служебные бумажки. От такого приемчика она, сказать по-честному, оторопела.

— Ты что, не соображаешь, о чем я говорю? Банк накрылся!

— Все я соображаю. — Виталька и головы не поднял, все листал свою макулатуру. — Надо было думать, я свои бабки оттуда давно забрал.

— Забрал? А я? — У нее, балды доверчивой, задрожали губы, и впервые в жизни она, Женька Орлова, разревелась на работе. — Что же мне теперь делать?

— Откуда мне знать? Я-то при чем? Ты деньги брала, сама и разбирайся.

— Как сама? Ты же втравил меня в это дело! А теперь, скотина, делаешь вид, что ты не имеешь к этому никакого отношения! — Она уже не плакала — визжала так, что Прохоров, сволочь невозмутимая, струхнул — перешел, сорняк, на шепот:

— Слушай, Жек, кончай базарить! Успокойся. Успокойся, говорю! Может, все еще образуется. Давай завтра нормально поговорим? Сегодня у меня работы навалом. Завтра встретимся вечерком в непринужденной обстановке и все обсудим. Постараюсь к тому времени чего-нибудь выяснить. Договорились, детка?.. Ну и ладушки!

Назавтра Виталика на работе не оказалось. В отделе кадров Макарка раза три повторил, что Виталий Юрьевич с сегодняшнего дня в очередном отпуске, а она все никак не врубалась. Зависла… Не мог же Виталик вот так взять и бросить ее на произвол судьбы? После всего, что между ними было? Любовь-морковь и вообще…

В тот жаркий денек колотило ее, как на лютом морозе. За неделю подуспокоилась: хмырь не появлялся, значица, перед отъездом Виталька как-то договорился с ним. Вернется Прохоров только через месяц, а там, глядишь, и банк снова заработает. Расслабилась кретинка, запоролась в выходной к Надюхе в гости и протрепалась с Валентиной Степанной за картишками под винишко до последнего поезда метро.

В ночи у подъезда с бледной лампочкой поджидали два бугая. Бритоголовых и небритых в соответствии с постсоветской криминальной модой. Прежде чем, обалдевшая, она успела что-либо сообразить, один схватил за воротник, почти придушив, затащил в подъезд, бросил перед собой на колени, а второй, поигрывая ножичком, вроде как случайно — ой, прости, тетка! — скользнул лезвием по щеке. Бандюки популярно, через слово мат, растолковали, что если жить не надоело, то деньги надо вернуть, и чем раньше, тем лучше. И с такими полоумными процентами, что, совсем очумев, она взмолилась писклявым голоском:

— Вы чего, ребят? Где же я возьму такие деньги?

— Какие вопросы, тетка? Квартира у тебя есть, значит, и башлы будут. Кончай скулить! Заткнись, а то я тебя щас сам заткну!

Ой, как же она истошно завопила: мерзкий скот с уродским свиным рылом уже расстегивал брюки. Забилась в угол, под лестницу.

— Ха-ха-ха! Размечталась! Да ты мне… старая, на… не нужна!

Дверь хлопнула, но она еще долго по-припадочному тряслась под лестницей. Потом… Вот бы кто посмотрел, как ярая демократка Женька Орлова в разорванной кофте ползет на четвереньках к лифту! Беззащитная, униженная, оплеванная. Кто пожалеет и спасет? Может, кремлевские соратники по партии?.. Ха-ха-ха! Ты им теперь тоже на… не нужна! Отработанный материал… Милиция?.. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… Ма-му-ля!!!

Мама вскрикнула, словно ей в сердце вонзили кинжал. Подхватив свою растерзанную дочь, захлебывающуюся от истерического хохота и рыданий, отвела в столовую, уложила на диван, а когда поняла, что ее Женечка не избита и не изнасилована, с облегчением вздохнула: «Ох, как же я напугалась!» — и побежала за валокордином. Вернувшись, поднесла к губам рюмочку, из которой после смерти папы постоянно пила лекарство:

— Выпей, дружочек. И не плачь. С квартирой жизнь не кончается. Переедем в другую, поменьше. Нам с тобой вдвоем, в сущности, и не нужна такая большая квартира, правда?

Мамуля как будто бы без сожалений расставалась с Фрунзенской. Наверное, там ей было тяжело — все напоминало о прошлом. Неузнаваемая после смерти папы — замкнувшаяся в себе, равнодушная ко всему, что происходит в мире, — мама вдруг ожила: суетилась, упаковывая вещи, с воодушевлением расставляла в маленькой, задрипанной квартирке свою библиотеку, до полночи перемывала давным-давно не мытые сервизы, статуэтки, бокалы, стаканчики. Но когда в столовой все, за исключением проданного впопыхах, за бесценок, старинного немецкого пианино, стояло точно так, как в столовой на Фрунзенской, она задернула шторы и больше никогда их уже не открывала.