Пятое время года - [169]

— Спасибо, пока как-то не хочется.

— Не, я в смысле наоборот — жутко вселяет оптимизьм! Так поглядишь на народ и думаешь: вроде я еще не самая последняя идиотка! Сдается мне, подруга, эволюция дала задний ход. Скоро опять на четвереньки и по пальмам!

Телевизор замолк. Потешная, тюремного вида тетенька — в тельняшке, тренировочных штанах, с перевязью на шее и синяком под глазом — пришлепала на кухню, в соответствии с жанром придавила батон гипсом и здоровой рукой ловко отломила горбушку.

— Эх, Танюха, чего б я без тебя делала? Не иначе копыта бы с голоду откинула. Хлеб вкусный, зараза! Тепленький! Щас жахнем кефирчику, а к семи, глядишь, медицина подтянется, тогда чайку рванем с больничными конфетками. Уму не растяжимо, чего это парень так волнуется о моем здоровье? — Жека подмигнула припухшим глазом, и, очень близкие в последнее время родственницы, они принялись хихикать, дружно прыская кефиром.

— Теть Жень, как думаете, долго еще доктор собирается пользовать вас? Какие перспективы?

— Мрачные! Боюсь, долго. Влипли мы с тобой, подруга, по-крупному! Ладно, не дрейфь, сегодня беру Петровича на себя. Нехай с инвалидкой в шахматишки перекидывается! — Приколистка-тетенька свела глаза к носу и завертела пальцем у виска. — Вроде как для восстановления утраченных при падении функций моего головного мозга. Только смотри, как бы нам с тобой не пролететь мимо кассы! Сама понимаешь, такие женихи, как Петрович, на дороге не валяются. Растолкуй популярно, почему Николай не пробуждает в тебе нежных чуйств?

— Во-первых, я ненавижу имя Николай.

Вскинув бровь, Жека явно зафиксировала подтверждение каким-то своим тайным догадкам, но сделала вид, будто не заметила раздражения в голосе племянницы, которую имя Николай, похоже, взялось преследовать до конца жизни.

— Ну, это уж фигня! Вот если бы его звали Хусдазадом, тогда я бы прониклась твоими глубокими сомнениями. Кому охота, чтоб его дети откликались на Хусдазадовичей? Поехали дальше!

— Дальше, я не выношу бородатых, тем более курящих. Как с ними целоваться?.. Фу! Кроме того, не знаю, как на ваш изысканный вкус, но на мой — кадр несколько тучен.

— Тучен? Ой, не могу! Главное — несколько! Сдохнешь с тобой! Ха-ха-ха! — Жека расхохоталась, хотя ничем таким уж особенно остроумным порадовать ее опять не удалось, залихватским жестом опрокинула в рот кружку с остатками кефира и протянула через стол — одну на все про все — руку. — Дай пять… и будет десять!

— Ваши контраргументы, теть Жень?

Вытянув шею, тетенька выглянула в коридор, приложила к губам ладонь лодочкой и перешла на шепот — сие должно было означать, что в ожидании семи часов Петрович уже толчется под дверью.

— Бороду мы с тобой ему запросто сбреем! В первую брачную ночь. Он и охнуть не не успеет. Тучность тоже ликвидируем как делать нечего. Ради вашего счастья я готова целый день тереть ему морковку.

— Да-а-а, особенно с гипсом хорошо!

— Во имя любви, подруга, я и одной левой ему целое корыто настругаю! Нет, ты давай все-таки на досуге мозгами-то пораскинь. Представляешь, выдали бы мы тебя за Петровича! Такой удобняк! В поликлинику не надо таскаться, в очереди штаны просиживать. Классные дела! Опять же экономия средств — конфетки халявные, коньячок даровой, цветочки друзьям на аменины. В больницу загремим — твой Николай нам завсегда по блату лишнюю капельницу организует.

— Вы что, опять собрались падать? Лично я, после первого же посещения вашей замечательной больницы, твердо решила беречь здоровье.

— Мало ли чего? Вдруг какая экстремалка? Короче, ставлю вопрос ребром… — Грозный матрос в тельняшке, этакий персонаж из «Оптимистической», Жека стукнула гипсом об стол. — Ты решительно отказываешься от такой выгодной партии?

Звонок в дверь не дал ответить: самым категорическим образом!

— Во, зараза, какой пунктуальный! Видать, прям невтерпеж! Вот любовь-то, а? Чего теперь делать? Иди, впущай медицину!..

Жених занял весь дверной проем. Морковки надо много! Одним корытом не обойдешься!

— Добрый вечер, Танечка! — Кокетливо улыбаясь в бороду, мелкий взяточник очень крупных размеров протянул коробку «ассорти» в лопнувшем целлофане и потрепанные дождем и ветром красные гвоздики — подношения несчастных калек.

— Здравствуйте… — Еле удалось сдержаться, чтобы не добавить «батюшка», до того бородатый Петрович, принарядившийся по случаю непогоды в черный безразмерный плащ и доисторического вида шапку, походил на батюшку, вернувшегося после всенощной к своей попадье. Но по сути больше чем на купца третьей гильдии он все-таки не тянул.

— Милости просим-с! Уж мы с Евгенией Алексевной все глаза проглядели. Куда же это, говорим-с, запропастились наш Николай Петрович? Без четверти семь-с, а его все нет-с!

Вместо того чтобы обидеться, уйти и больше никогда не возвращаться, этот ничтожный тип улыбался, будто глухой. Удивительно, как люди меняются в предлагаемых обстоятельствах! Идол инвалидных теток и бабок, доктор суетился, не зная, куда пристроить мокрый зонтик, посшибал задом все щетки и рожки для обуви, висевшие у двери, и кинулся их поднимать.

— Ой, извините, простите…