Пятое время года - [170]

— Ничего-с. Сущие пустяки-с. Мы так рады-с! Дайте мне ваш зонтичек, я поставлю его посушиться.

Ужасная нахалка — но надо же как-то отвадить «женишка»! — она заперлась с черным поповским зонтиком в ванной и, зажимая рот руками, нахохоталась до изнеможения. Продолжительный смех, подобно долгим слезам, привел к резкой смене настроения: да как смеет этот куль с овсом рассчитывать на взаимность?! Пугало огородное!

Все точки над «и» поставила демонстративно захлопнутая дверь в берлогу, однако стоило лишь поклясться себе не выходить ни под каким предлогом и погрузиться в изучение французских артиклей, как зазвонил телефон. Надоедливые гудки зудели и зудели в упрямо заткнутых ушах. Наконец вместо ожидаемого «Чапаев слухает!» за стенкой задребезжал Петрович:

— Да-да… кого?.. одну минуту, — и в дверь протиснулась борода. — Можно, Танечка? Это вас.

Выхватив трубку у вконец обнаглевшего доктора — с какой это стати он подходит к телефону в чужом доме? расхозяйничался! — она не преминула с силой прихлопнуть за ним дверь…

— Да? Алло? Я слушаю.

— Привет… Кто это сейчас подходил к телефону?.. А почему у тебя отключен мобильник?.. Что ты молчишь?

Это был он! От звука его низкого, завораживающего голоса голова пошла кругом, однако мужчина, обладающий гипнотическим голосом, ни в коем случае не должен был догадаться о полном смятении брошенной им, но по-прежнему влюбленной в него девчонки.

— Вам не кажется, что вы задаете чересчур много вопросов? И вообще, почему вы разговариваете со мной таким гэпэушным тоном, можно узнать?

Он не ответил. В трубке послышались оживленные мужские голоса: деловой человек одновременно общался с кем-то еще…

— Короче, давай бери машину и подъезжай к «Редиссон-Славянской». Часа через два. У меня пока еще дел полно. Утром улетаю.

— Нет, я не подъеду.

— У тебя там гости, что ли?.. Ладно, я сам приеду. Минут через сорок спускайся вниз.

Короткие гудки ошеломили еще больше, чем сам звонок: он приедет через сорок минут! Но почему через сорок? Ведь только что он заявил, что у него дел на два часа. Что сие значит? И зачем он приедет? Просить прощения? Непохоже… Может, он считает, что, когда бы ни позвонил, хоть через год, когда бы ни приехал, Татьяна встретит его с распростертыми объятиями? Если так, то он излишне обольщался!

Между тем от сорока минут уцелело только тридцать пять, и вновь охватила паника: распростертых объятий не будет, а что же будет? Как его встретить? Высказать все свои обиды, поведать о горючих слезах? Ни за что! Сделать вид, что ничего не случилось? А зачем? Чтобы все начать сначала? Не получится. Ничего уже не получится! Восемнадцать дней страданий и восемнадцать дней абсолютного равнодушия к ним не выкинешь из памяти. Так с каким же лицом встретить его? С веселым, сердитым или непроницаемым?

С чужим! И, кажется, он сам подсказал, как не сфальшивить. Налетевшие фантазии, будто пазлы, сложились в картинку: брошенная так соблазнительна, так хороша, что он ахнет: ах, кто это?! Откуда эти огромные серые глаза? Эти длинные, веерообразные ресницы? Эти притягательные губы? Словом, ужель та самая Татьяна? И далее по тексту Модеста: О жалкий жребий мой! — потому что вся эта умопомрачительная красота предназначена другому. Неважно кому! В квартире на девятом этаже собралась большая компания, и все ждут не дождутся возвращения очаровательной хозяйки.

Комбинезон с Пятой авеню или римская туника не могли иметь места, тем более что и погода выдалась мерзопакостная. Духи, так же, как помаду и темно-красный лак для ногтей, следовало позаимствовать у Жеки: ее «Опиум для народа» не спутаешь ни с чем.

Затянув широкий пояс на черном «коктейльном» платье на самую последнюю дырочку, она распахнула фрамугу и перегнулась через подоконник. Далеко внизу серебрилась мокрая крыша затормозившей у подъезда машины… Ага, прибыли-с! Но, извините-с, придется подождать-с! Для начала пусть Петрович ахнет и, есть надежда, наконец-то сообразит, что куль с овсом — не пара Бриджит Бордо. Причем, в зените ее всемирного обожания.

В кухне, где клубился сизый дымище, вишневые губы, сладкие-пресладкие зрелые вишни, растянулись в обольстительную улыбочку:

— Доктор, угостите даму папироской!

Петрович оторвал тупой взгляд от шахматной доски — Жека, со своей больной «башкой», опять поставила медицине мат — ахнул и в обалдении приподнялся навстречу. Спохватился, протянул пачку сигарет. Пламя зажигалки в его пухлой руке трепетало так, словно к кухне приближался шторм. Еще бы! Из-под веерообразных ресниц, не мигая, на доктора смотрели суженные от дыма, страстные глаза. Правый глаз не удержался и зазывно подмигнул… О господи, боже ты мой! Очумевший Петрович закачался, ухватился рукой за край стола и, увлекая за собой шахматную доску, с грохотом приземлился на пол! Все попытки поднять его под дикий хохот зрительного зала потерпели фиаско: толстяк застрял между столом и холодильником, как Винни-Пух в норе у Кролика.

— Ха-ха-ха!.. Сдохнешь с тобой, Танька! Тянем-потянем, вытянуть не можем! Давай вставай, Епиходов ты наш! Местного разлива! Часом, кий не сломал?.. Ха-ха-ха!