Пятеро на леднике - [75]

Из зала крикнули:

— А где сам Глоус-то?

Грызлов удрученно сказал:

— Товарищ Глоус имеет один яркий недостаток: он может начисто терять видимость. Но я думаю, что сейчас он присутствует здесь, ежели ему еще дорог наш коллектив!

— Дорог… — вдруг ответил голос откуда-то из пустого угла.

— Слышите, он тут, — сказал Грызлов удовлетворенно. — И хоть мы не наблюдаем его глазами в наших рядах, он обязательно краснеет сейчас! За то, что в последний отрезок времени сильно отпал от работы в бригаде и даже стал совершать вредные чудеса!

— Я краснею, — ответил голос после долгого молчания. — Мучаюсь.

— А почему ты мучаешься? — строго сказал Грызлов, обращаясь в пустой угол. — Потому что оторванный от коллектива и, обратно же, без горячей пищи ты, товарищ Глоус, сильно очумел.

— Я не могу без Земли, — сказал Глоус тихо и печально.

Грызлов возмущенно воскликнул:

— Тишкин, значит, вместо тебя там надрывается, а ты тут за бабий подол прячешься! Мяукаешь по ночам без толку!

— Я знаю Марзука! — со стоном сказал Глоус. — Он не отступит!

Грызлов усмехнулся:

— Зато Тишкина ты не знаешь. Жалко, разминулись вы маленько. Он там до твоего приезду как раз продержится, а далее вся надежда на тебя. Ты у нас вообще-то тоже мужик всех статей, не хухры-мухры!

Грызлов вдруг включил телевизор, стоявший на сцене, и сказал:

— Погляди, гражданин Глоус, как мучается, как жертвует свою жизнь заместо тебя наш несгибаемый товарищ!

И вдруг в телевизоре во весь экран возникло весьма довольное лицо Ефима. А совсем рядом с ним показалась остроглазая тощая баба в какой-то как бы сорочке… Она так и зыркала на Ефима шалыми глазами.

Впрочем, они стояли на краю пахотного поля около мешков с зерном. А сбоку к ним тут же подошел совсем квелый мужичишка с узким, как огурец, лицом.

Тишкин насыпал зерно в короб с ремнем и надел его на шею Эйлурии. Такой же короб он надел на шею Луру. Затем взял свой короб, надел и сказал:

— Ну, начали.

И они пошли мерным шагом по пахоте навстречу солнцу, широко разбрасывая зерно правой рукой…

Эйлурия шла мелким шагом справа и все приближалась к Тишкину. Лур, наоборот, забирал влево и все сильнее спотыкался, видно, от горя.

Тишкин скосил глаза на Эйлурию и тихо попросил:

— Луша, хоть тут, при народе… Ведь не то подумают, — и громко продолжал: — Ровнее, ребята, ровнее. Не частить!

Эйлурия грустно сказала:

— Как ты равнодушен, Ефим. Ты не способен понимать женщину, ревновать ее, мучить.

Тишкин, упрямо сворачивая в сторону Лура, покрикивал:

— Лур Ионыч, ты чего это влево устрочил? Параллель соблюдай!

Все трое, они друг за другом сворачивали налево, а Эйлурия горестно говорила:

— Возвысь меня или унизь, но не дыши таким холодом! Ты рядом, но ужасно далеко!

Тишкин заскрипел зубами:

— Лур Ионыч, стань на мое место, а то я всю эволюцию сорву к чертовой бабушке!

Лур остановился, повернулся, вытер крупный пот с лица. Ефим и Эйлурия тоже остановились. Все трое улыбнулись, поглядели в ласковое небо. Над ними заливался первый жаворонок, посвистывал ветер в проводах высоковольтной линии. И вдруг на краю поля показался робот Вася. Он бежал что есть силы вдоль пахоты, затем по самой пахоте, добежал до них, упал носом в мягкую землю. На груди его вспыхнула надпись: «Марзук…»

Над полем пронесся тревожный ветер.

На краю поля, откуда прибежал робот, показалась длинная плоская черная машина. Она неслась к ним все быстрее.

Тишкин беззаботно сказал:

— Марзук, голуба, шпарит на самоходной сеялке.

Лур обернулся, глянул на машину, глаза его стекленели от ужаса.

— Тишкин, спасайтесь, это морозильная установка дистанционного действия.

Из-под передка машины вдруг веером ударили снежно-льдистые струи.

Тишкин схватил Эйлурию за руку, отшвырнул в сторону, крикнул:

— Беги!

Лур бросился навстречу машине и закричал:

— Марзук, не охлаждайте Фиму, а то я вас выведу из членов Мозгового Центра!

Но серебристая струя сбила его с ног. Тишкин схватил Лура под мышки, подтащил к роботу Васе. И они встали все трое, спина к спине, подпирая друг друга.

— Понаделают из нас снегурочек, — сказал Лур и заплакал; слезы сосульками застыли у него на щеках.

Струи снега били в них с двадцати метров.

Планета медленно леденела… Города становились похожими на айсберги. На улицах стихали разговоры, крики, споры, ссоры. Рюмяне с удивленными лицами застывали, точно гипсовые памятники самим себе…

Дольше всех не сдавалась Эйлурия, окруженная бунтующими женщинами… Прижимаясь друг к другу, спи повторяли все жалобнее:

— Тишкин… Тишкин… О Тишк…

И наконец тоже застыли посреди площади, будто групповой монумент…

Марзук, согнувшись над рычагами и кнопками машины, бормотал в экстазе:

— Начинается эра великого анабиоза… Хватит огня, тепла, испарения, кипения! Спать, спать, шлафен! На сорок тысячелетий я усыплю и заштабелирую всех вас вместе с вашими идеями, любовью и рацпредложениями.

— Бюрократическое рондо он играет, дай бог всякому, — заметил Лур, задремывая. — А вообще-то он глубокий дилетант…

Тишкин завозился в ледяной корке и прохрипел:

— Уши вянут от такой волынки… Как бы отключить этого химика, Лур Ионыч?

— Спокойной ночи, Фима, — пробормотал Лур, покорно закрывая глаза. — Вероятно, мы не увидимся. Марзук вызвал на себя весь мировой холод… Он и сам замерзнет, самоучка…