Пять бессмертных - [35]

— Я вам хочу сказать, — начала, как скучный, ненужный урок, кусая запекшиеся губы, Ай, — что Лилэнд решилась… тоже умереть. Иттли не расставалась с ней после припадка… Я… мне нужно… — Ай беспомощно взглянула на Курганова, — мне необходима уверенность… поймите вы… они не оставляют меня одну, они… решили меня провожать до конца! — Последние слова Ай буквально прокричала тоном безысходного горя и отчаяния. — Дайте мне… дайте мне оправдание! — продолжала она, приближая полные слез глаза к лицу Курганова, и вдруг: — Слушайте! — крикнула Ай со странной для нее энергией, поднимаясь со стула и застывая в позе мучительного ожидания, затем тихо и едва шевеля губами: — вы… любили меня?

Курганов не смотрел вдаль в туманы парка. Потом перевел глаза на Ай и заговорил с расстановкой:

— Боюсь, что не удовлетворю вас. Могу говорить только о том, что мне известно. Но… я знаю столько же, сколько вы. Все это касалось вас, касалось и меня… Я жил своей и вашей жизнью. Как это называется, что значит?.. Вам тоже безразлично.

— Слушайте, — как-то вдруг оседая, с тихой мольбой прошептала Ай, — станьте на один миг человеком… Человеком. Скажите мне один раз, была ли я вашей радостью?

— Зачем это? — пожал плечами Курганов, — вы ищете оправданий себе, потом поищете мне. У кого?

Ай молчала.

— Вы — у меня, а я — у вас?

Короткая улыбка, полная дружбы, озарила суровое лицо ученого. Он отвернулся, брови разделились глубокой складкой.

— Пусть оправдается живущий перед мертвым, мертвец перед живым, бессмертный перед смертным, а пока… я оправдываю, как умею, час своего рождения, и кто меня оправдает и будет ли оправдан сам — не знаю. Я сам себе судья. Но… — Курганов потер себе лоб, — вам почему то нужны слова о том, что было и что есть. Об этом стоит говорить разве тогда, когда стоит говорить о том, что будет. Что будет, вы, Ай, знаете. А что будет с этой… радостью, — это для меня будет безразлично. Мой путь другой.

— Другой? — повторила задумчиво Ай, вглядываясь в глаза Курганова, — вы решили уехать?

— Да.

— Поздно, — так же просто ответила Курганову Ай, опуская ладони на его широкие плечи. Расширенный взор ее, казалось, читал итоги роковой тайны… внезапно сковавшей жизнь ее и всех ей близких.

В Берлине Курганова несколько раз навещал Пфиценмейстер. Это был единственный человек, который знал, для чего сюда явился Курганов. Он приходил обыкновенно вечером, молча просиживал полчаса и прощался. Он не мог говорить о главном, о том, что выбило его из колеи привычной жизни.

За две недели он постарел и осунулся лет на десять. Курганов объяснял эту перемену по-своему: «Старик скоро умрет, перед смертью бывают такие перемены, в особенности перед смертью от старости, когда насквозь отравленный организм как-то сразу сдает все позиции. Капитуляция…»

Перед смертью! Старик думал наоборот и никогда так не страшился смерти. Он боялся, что не доживет до того дня, когда к нему прилетит Гаро. Он знал, что сердце его может остановиться каждую минуту, и усиленно берегся, избегал быстрых движений, питался отборной пищей, бросил всякую работу. Он спал при огне, заставлял своего слугу, такого же старого, как и он сам, ложиться рядом на постели и будить, толкать его, если его дыхание станет ненормальным. Он целыми часами просиживал в кресле, держась за пульс и считая удары сердца. А пульс был полный и жесткий. Он, как врач, хорошо знал, что значит повышенное давление и склероз. Страх и самовнушение доводили его чуть не до обморока. Он кричал, звал к себе старика Франца и вместе с ним отправлялся на прогулку, но и здесь мрачные мысли не оставляли его. Он был близок к безумию. Иногда ему хотелось броситься Курганову в ноги, попросить, чтобы он принял и его в компанию, но он боялся отказа. Тогда, кроме всего, стало бы известно, что кто-то выдал тайну. Весь план, возможно, полетел бы кувырком. Он больше надеялся на Гаро, и в то же время сильно опасался, что тот обманет его.

В Биоинституте он появлялся редко. Видали только, как он изможденной тенью, медленно и ни на кого не обращая внимания, проходил в комнату Курганова. Многие, пользуясь редким случаем, ловили его на пути и пытались завести разговор. Все знали, что он недавно посетил Балтийскую станцию. Дряхлый ученый бессмысленно взглядывал в лицо встречного и, опустив глаза, торопился обойти вопрошающего, как препятствие на пути. Это поведение еще более укрепляло мнение о его ненормальности.

— Пфиценмейстер скоро умрет, он совсем плох, — поговаривали знавшие его. А он жил и считал часы и минуты.

Глава пятая

С отъездом Курганова на станции потянулись тяжелые дни. Шли дожди. Долгими осенними ночами ревел и стонал старый парк. На поверхности канала желтым узором плавали опавшие листья.

Работы не было никакой. Все ждали Курганова. Не слышно было ни громких разговоров, ни веселого смеха Геты. Карст не разлучался с ней, медовый месяц был во всяком случае последним их месяцем. Никто на них не обращал внимания. Каждый думал о себе. Лина решительно избегала Гаро. Никто ни с кем не разговаривал, избегали даже смотреть друг другу в глаза, а если и говорили, то о посторонних вещах.