Пять бессмертных - [33]

Здесь не было самообмана. Курганов поражал давно знавших его своим внешним видом. Звучный голос, хороший рост, статная фигура все неизменные признаки врожденной красоты делали Курганова чрезвычайно привлекательным носителем выпавшей на его долю славы. Обаяние, окружавшее его личность, во многих, очень многих женских сердцах претворилось в нечто более сложное, более интимное. Курганов отдался течению, как пловец, для которого не существовало больше берегов спасения от душевных бурь. Самая буря казалась ему лишь попутным вихрем в им же созданную роковую неизвестность.

Берлинский — лучший в Европе — ботанический сад праздновал свой второй в году праздник — осень. Вся сила природы и человеческих знаний была использована здесь. Подвигаясь с севера на юг, посетитель проникал на протяжении всего девяти километров из одной растительной зоны в другую, начиная приполярной флорой и кончая тропической. Переходы от одной зоны к другой выполнены были с такой тщательностью и постепенностью, что у путешественника создавалась неотразимая иллюзия необыкновенной быстроты передвижения: мнилось, каждый шаг уносил очарованный взор навстречу чащам, веселым цветочным полянам или дебрям, где встреча с носорогом или слоном не показалась бы странной.

Сам институт был расположен среди нормального среднегерманского пейзажа. Дубовая восточная аллея соединяла его с меридиональной. По ней в обе стороны между двумя помещенными один над другим рельсами двигались странного вида вагонетки. Очертаниями своими они несколько напоминали велосипеды, но оба колеса их достигали четырех метров в диаметре каждое. В промежутке между колесами могли удобно поместиться в кабине человек восемь. Биксты, — так назывались эти механизмы-автоматы, — являлись настоящим идеалом техники. Они двигались с максимальной скоростью, при полной плавности и беззвучности, а главное — абсолютной безопасности. Управлять бикстом мог каждый, даже ребенок. Вожатого не было. Столкновения исключались, бикст не мог приблизиться к другому ближе известного, предельного, расстояния. Все биксты, а их было четыре, двигались одновременно и с одинаковой скоростью. С любой станции (их было тоже четыре) можно было остановить в пути любой бикст, следовательно и все машины. Достигнуть того же можно было с любого из них, останавливая свой. Весь круг в двадцать километров длиной бикст мог покрыть в три минуты. Эта скорость не была предельной, так как путь не представлял прямой. С любой станции можно было послать бикст без провожатого. Он автоматически останавливался там, где это было желательно пославшему. Несмотря на колоссальную скорость движения, бикст никакими предостерегающими сигналами снабжен не был. Это было излишне. Его ведущий нижний рельс был подвешен на высоте роста человека. Кроме того, всякое прикосновение к нему вызывало чувствительный разряд и тем делало путь автоматически «неприкосновенным». При незакрытых дверях бикст не трогался с места; а во время движения двери бикста нельзя было открыть.

Вопреки ожиданиям, среди глубокой осени установилась ясная и теплая погода. Волна нарядной публики, как морской прилив, каждый день с вечера и до поздней ночи заливала ботанический сад Биоинститута. Только по пятницам посторонние в сад не допускались. В этот день там кипела очередная работа, производился генеральный осмотр и т. д., а вечер посвящался интимно-профессиональной беседе на полуоткрытой веранде концертгауза. В этом месте ни разу никто не пожаловался на то, что ему помешала при обсуждении самых серьезных вопросов хорошая квартетная соната или добрая кружка пива. Нечего и говорить о том, что Курганов оказался в центре этих в равной мере остроумных и веселых собраний. Пил он немного. Какого-либо возбуждения, разговорчивости не проявлял. Только лицо его заметно бледнело, глаза становились большими. Курганов только слушал и отвечал на вопросы, пристально глядя в лицо одного из присутствующих. Манера Курганова фиксировать свой взгляд на первом попавшемся лице вызывала немало комичных историй. Место перед Кургановым оказывалось слишком ответственным постом. Желающих занимать его становилось все меньше. И, наконец, этот пост всеми и охотно был уступлен на монопольных правах одной брюнетке из лаборанток. Только она была в состоянии выдерживать глубокий, неподвижный взор Курганова. И мера ее в этом отношении оказалась бездонной. В том, как вообще занимали места женщины на пятничных собраниях, скоро была замечена известная система. Почти кольцом, поближе к Курганову, размещались более пожилые, замужние. Менее красивые девушки рассаживались среди мужчин. А те, чья красота открыто могла торжествовать и к которым бесспорно принадлежали японка Ай и неразлучная с ней мисс Лилэнд, держались в сторонке. Однако, в тот день, на котором мы остановимся, очаровательная, нестерпимо изящная Ай оказалась рядом, по левую сторону от Курганова. Еще левее, стул к стулу, поместилась возле японки Лилэнд. Ее голова почти все время покоилась на плече подруги, и светлые локоны переплетались с лепестками алой хризантемы, «зиявшей», — по выражению подруг, — на груди Ай. Другая хризантема белоснежным солнцем сияла на темно-синем смокинге Курганова. Никто не знал, при каких обстоятельствах она очутилась на своем месте. Теперь, при виде Ай и Курганова рядом, мысль каждого из присутствующих невольно сплетала с главной тайной Курганова тайну двух хризантем. Многим невольно казалось, что ученое учреждение нашло в лице Ай своего чрезвычайного представителя, обладающего ключом к разгадке сокровенных тайн Курганова. Одних это радовало, другие просто примирялись с фактом, иным казалось обидным. Большинство мужчин, в особенности заслуженная профессура, молчаливо сходилась на том, что по-русски выражается поговоркой: «Седина в бороду, бес в ребро». Но личность Курганова сама по себе ставила его и умственно и физически как бы выше закона и критики, а потому вряд ли бы кто признал получаемый Кургановым приз чрезмерным. Не мог казаться этот приз и специфически женским, подчеркивающим «слабость» Курганова. Ай была талантливой племянницей знаменитого физиолога Сакуши. Тайной близостью веяло на всех от Ай и Курганова, особенно, когда он опускал свою тяжелую руку на поручень кресла Ай и как бы добродушно разглядывал очутившуюся под его рукой руку Ай.