Пять бессмертных - [34]

Было за полночь, когда собрание стало расходиться. Курганов, по своему обыкновению, один отправился домой. Он шел парком, залитым ночью — черной и теплой. Можно было пройти к себе ярко освещенной крытой аллеей, но Курганов свернул в окружающий мрак. Не без труда, почти ощупью, больше руководствуясь серым просветом над головой, достиг стадиона. Привыкший к темноте глаз уловил ряд тусклых кругов — это были гигантские колеса спящих бикстов. Курганов поднялся на перрон, занял место в переднем биксте и, захлопнув за собой со звоном дверцу, дал полный ход молниеносной машине. Как разбуженная ночная птица, она бесшумно снялась с места, плавно и стремительно понеслась с вибрирующим звуком напряженных крыльев все вниз куда-то, вниз… Курганов мчался на север. Вот впереди просвет. Дальше, он знал уже, начинается за поляной беломошный бор, древний, могучий. Плавный поворот рычага влево, потом вниз и — птица окунулась во что-то вязкое. Курганова с силой прижало к пружинной опоре. Бикст остановился.

Что это? Не успел Курганов отойти от машины на несколько шагов, как за ним послышалось характерное рокотание, и в тот же миг белые кольца колес растаяли в темноте. Машина Курганова умчалась дальше, и в то же время растущий со стороны поляны свист объяснил Курганову, в чем дело. Белый силуэт другого бикста, как призрак, вынырнул из-за черной колоннады бора и остановился на том самом месте, где несколькими секундами ранее стоял бикст Курганова. Мягкий звон открываемой дверцы, легкий шорох шагов по трапу, затем секунда тишины, и перед прислонившимся к стволу сосны Кургановым выросла тень. Хорошо знакомый белый шарф Ай окаймлял эту тень…

Прошло несколько долгих секунд. Курганов не шевелился. Он чувствовал, что нужно переступить черту, сделать шаг назад в далекое прошлое, когда так же билось сердце в виски, жизнь была без вопросов и тайн, исполненной сладостных и реальных чудес…

Неподвижной остается тень. Кто знает, не отделяет ли и ее та же черта от человека в трех шагах? И не кажется ли ей эта черта роковой? Не думает ли она над своим, быть может, первым шагом вперед? Курганов отделился от сосны, снял шляпу, низко поклонился Ай и, взяв ее под руку, бережно вывел на знакомую ему тропу. Пошли медленно и молча. «Два мира, два мира, — навязчиво просилась в сознание Курганова мысль, — два мира!» Но он не мог и не хотел осознать ее. В смолистый запах осеннего бора вторгалась струя особенного, присущего только Ай, аромата духов, едва уловимого и непреодолимого, как ощутимая воля прекрасной, любящей женщины.

— Вас это… удивляет? — тихо, строго нарушила молчание Ай.

— Нет, — тоном раздумья ответил Курганов, освобождая руку Ай и вынимая портсигар, — я вижу, что я вам кажусь, так же, так и самому себе, много моложе своих лет… Впрочем, я надеюсь, что вы меня и не собирались удивлять.

— А вы?

— То есть, собирался ли удивлять вас я?

— Да, — коротко ответила Ай.

Курганов помолчал, потом остановился; остановилась и Ай.

— Вы, — начал Курганов, — вы, Ай, знаете все. Вряд ли я ошибаюсь. Помолчим минутку… Вы слышите, как тих этот бор, как тих его предзимний, быть может, последний в жизни сон… Скоро рушатся под напором бури один за другим гиганты. Кто раскинулся выше, в ком силы больше, тот будет повержен первым и увлечет за собой, раздавит все, что окажется ближе… Прислушайтесь к бору, прислушайтесь, Ай, к себе… Быть может, только сегодня, здесь я достаточно слаб, чтобы вас… пожалеть.

— Пожалеть?

— Да. Сегодня, здесь я равен вам. Сейчас я могу думать о том, о чем не думал вчера и не буду думать завтра. Нет, впрочем, не так… Сегодня я вовсе не способен думать.

— Так же, как и я?

Долго Ай оставалась неподвижной. Молчали оба. Наконец, Ай заговорила устало, заметно дрожащим голосом.

— Расскажите мне все… Я хочу знать, куда меня влечет… Что-то властвует надо мной…

Она сошла с тропинки и опустилась на шуршавший брусничник.

— Что властвует над вами? — переспросил Курганов, с треском ломая сухие ветки над головой. — Не знаю. Должно быть, то же, что и надо мной. Вы ожидаете от меня всего? Хорошо. Есть еще шестеро, узнавших все до вас. Это мои друзья и сотрудники. Их шестеро, я седьмой. Когда нас будет всех десять, когда все десятеро себя обрекут, — из них останется пять бессмертных… пять, — повторил Курганов таким тоном, как будто сам не был уверен, велика ли эта цифра или мала.

Он замолчал, но тот же надорванный голос Ай звал его дальше.

— Я хочу все знать… все!

Ай как будто уже решала вопрос о восьмом обреченном.

Долго и просто говорил Курганов. Долго, без вопросов и удивлений, слушала его сжавшаяся в комочек Ай. И, мнилось, понимал его молчавший в тяжкой, старческой дреме предзимней ночи многовековой бор… О чем думают они, эти живые колонны?

Четыре дня сеял мелкий дождь. Пустынный парк заволокло холодным туманом. Серый день незаметно переходил в сумерки. Курганов сидел на крытой галерее и смотрел, как бродит по клумбам обмокшая лошадь, обнюхивает почерневшие георгины. Вошла Ай. Курганова поразило ее лицо: строгое, бледное, приспущенные веки. Шла она, как будто стараясь не упасть, и в то же время подвигалась настойчиво, уверенно к невидимой цели. Ее холодная детская рука задержались в руке Курганова. Перемена, совершавшаяся на его глазах с Ай не по дням, а по часам, казалась чрезмерной. Хризантема алой раной по-прежнему зияла на ее груди. «Обреченная», — улыбнулся кому-то бесконечно большому и сильному Курганов и стал равнодушно ждать, что будет.