Пузыри славы - [77]

Но фактически дела на комбинате шли далеко не прекрасно. Комбинатовская телега натужно скрипела, и колеса ее на каждом шагу требовали смазки в виде неустанных забот, внимания и активного вмешательства в любые мелочи. При таких обстоятельствах не только досужие языки, но и вся яшкалинская общественность опять же осуждала Ибрахана: как мог он оставить подопечное ему предприятие на столь длительный срок без присмотра.

Оно, конечно, для укрепления здоровья не мешало бы еще немножко понежиться в спокойной обстановке, набраться побольше сил. Но наивно было полагать, будто больничная палата совсем изолирована от внешнего мира. Его и тут донимали по служебным делам. Так что ни о каком безделье не могло быть и речи. Да и такое безделье было просто противно натуре Ибрахана, ему как-то совестно было лежать в больнице, когда кругом бил полнокровный пульс жизни.

Положа руку на сердце Ибрахан честно сам себе признался, что уже окреп и здоров и готов взвалить на окрепшие плечи тяжкое бремя руководства комбинатом.

Сегодня он вышел из дому раньше обычного, ему хотелось по дороге в комбинат спокойно обдумать, с чего, собственно, начать рабочий день. За время его болезни накопилось множество вопросов, всех сразу не решишь. Тут и накренившаяся водокачка, и незаконченное строительство туннельной печи, и долгое молчание Акопа, неизвестно где сейчас сбывающего злополучные топорища… Чем больше он приближался к комбинату, тем больше всплывало всяких нерешенных проблем.

У проходной его встретил расплывшийся в дружеской улыбке Ярмухамет. Его приветливое и неизменное: «Все спокойно, никаких чепэ нет» — несколько вернуло Ибрахану душевное равновесие. Но у самой конторы его ждал неожиданный и неприятный сюрприз.

У кабинета Ибрахана дожидалась взъерошенная и растрепанная супруга Факая. Тучная, как и сам Факай, она вся тряслась, словно студень, истерически взвизгивала, не в состоянии произнести и слова.

— Что случилось? — спросил Ибрахан. В ответ послышалось невнятное:

— Факай… Факай…

— Что с Факаем?

Женщина продолжала трястись, ничего, кроме «Факай…», от нее добиться невозможно было. Подошедшая Аклима дала ей воды, и тогда удалось выудить еще одно слово:

— Пропал…

— Как пропал?

— Очень просто. — Женщина наконец пришла в себя и могла толком объяснить: — Очень просто, не пришел домой ночевать.

— Может, у родственников заночевал?

— Никаких, кроме вас, нет у нас родственников.

Хотя Ибрахан был польщен тем, что жена Факая считает его родным человеком, но от этого беда, постигшая Факая, не стала более понятной.

Женщина передохнула, а затем снова громко запричитала:

— Нет у нас родственников… Мы одни, как два голубка… Сердце у него знаете какое, наверное, свалился где-нибудь…

— Почему вы решили, что с ним случилось что-то плохое?.. А может, он задержался у какого приятеля или, извините на слове, у приятельницы…

— Астагафирулла![15] Хорошего же вы мнения о моем муже… Он не имеет такой привычки. Дом для него святое место. Он знает только свой дом…

Ибрахан вызвал Ярмухамета:

— Факай пропал… Сообщи в милицию, пошли людей искать и сам возьми кого-нибудь с собой и обыщи весь город. Докладывать каждый час!

Ибрахан никак не ожидал, что первый после болезни рабочий день начнется именно с такого неприятного происшествия. Ничем другим заняться он уже не мог. Жена Факая, делая краткие паузы, не переставала голосить. И чем дальше, тем все громче. Выставить ее из кабинета неудобно и бессердечно. Неизвестно, как долго продолжался бы этот незапланированный сольный концерт-плач жены по пропавшему без вести супругу, если бы в кабинет не ворвалась с криком и плачем еще одна женщина. То была знакомая нам Гиззельбанат. Ее трудно было узнать: над правым глазом красовался огромный синяк, вся она была в неистовстве и, схватив Ибрахана за лацкан пиджака, закричала:

— Вы мне скажите, разве есть такой закон, чтобы обижать одиноких беззащитных женщин?

— Вы не по адресу… Вам в милицию! — Ибрахан попытался угомонить разбушевавшуюся Гиззельбанат. Но куда там!

Тут началось нечто невообразимое.

Ибрахан стал невольным слушателем еще и громкоголосого дуэта: одна женщина старалась изо всех сил перекричать другую. Голосовые связки Гиззельбанат оказались крепче, более отработанными и звучали на всех регистрах, заглушая примитивные причитания жены Факая.

— Я женщина одинокая, безмужняя, так что же, теперь мне и побои терпеть? Избил бы свой муж, я бы стерпела… А то чужой, идет как бы к себе домой, заворачивает к тебе, ты ждешь ласки, а он тебя по лицу…

— Покороче! — не выдержал столь длинного монолога Ибрахан. — Кто бьет? И при чем тут комбинат?

— Очень даже при чем… Мало натерпелась я от вашего Родиса, так еще одного послала судьба…

— Говорите толком, кто вас избил?

— Неужели до сих пор непонятно? Я же говорю — ваш любезный Факай!

— На него не похоже… — искренне удивился Ибрахан.

— Когда мужик напивается, все бывает похоже… Напился, как свинья… Ударил кулаком в глаз… Выбил стекло и через окно выскочил на улицу…

Если бы Гиззельбанат знала, кто сидел в кабинете, она бы поскупилась на детали ночного визита к ней Факая. Обманутая супруга мигом вспыхнула огнем от дикой ревности, презрения и ненависти. Она вцепилась в бесчестную соблазнительницу и совратительницу ее девственно чистого мужа.