Пузырёк воздуха в кипящем котле - [4]

- Какая? – спросила Кира.

- Неважно. Просто, чтобы войти отсюда…

- Куда?

- Тоже неважно. – и добавила, впрочем, довольно невнятно: - Чтобы оценить систему, надо из нее выйти…

Прошло несколько месяцев. Антона вытащили, как говорили, с того света. Он вернулся в редакцию, но проработал там совсем немного, пошел на повышение куда-то в комсомол, а еще чуть позднее женился на Инне Муромцевой.

Пока Антон лежал в больнице, редакцию жутко перетрясло. И хоть Комякова и говорила, что "«письмо"» здесь не при чем, и вообще, изорванное в клочья оно покоится где-то на дне реки, имея при этом даже другой химический состав, общая нервозность продолжалась. Моцарт даже прикинулся больным, а потом вообще сбежал в другой город к дальним родственникам. Антон вернулся в редакцию и о письме даже не упомянул, и все, вроде, успокоились. Опять начались бесконечные дружеские возлияния и посиделки по кухням, в основном, у вновь объявившегося Моцарта. Но когда Антон ушел из редакции на повышение, словно муками своими за него заплатив, а может так и было, потому что в славянском сообществе мучеников всегда любили больше счастливчиков, началась новая нервотрепка, связанная с тем, кто же займет его место. Больше всего шансов было у Потапова, ведь в отсутствии Антона он и подписывал все сценарии, как и.о., да он и уверен был, что так и будет. Он даже внешне переменился, стал как-то внушительнее и вроде бы выше ростом. Впрочем, на это место рассчитывали и другие. И даже Яша Гинзбург, который хоть и говорил, что со своей фамилией ему рассчитывать не на что, видно было, что кокетничает. И передавали, что и он куда-то «звонит» и за него «звонят».

Когда же вышел приказ и оказалось, что главным редактором в их редакции назначена Комякова, все были просто к шоке. Прибегали болеющие из других редакций – новостей, музыкальной, детской, шума и разговоров было много, но в еще больший шок все пришли, когда узнали, что за Комякову просил сам Антон. Предполагали, что она откажется. Да и зачем ей, известной своей независимостью и самыми дерзкими высказываниями, зачем ей вся эта начальственная канитель? Но Комякова вдруг взяла и не отказалась.

Более того, в день вступления в должность она пришла в строгом английском костюме, сшитом за одну ночь знакомой портнихой. Оставалось только вшить молнию, которой у обеих не оказалось. И где-то часов в семь утра, перерыв все шкафы и ящики, они отправились будить соседей, но и у тех нужной по цвету и длине молнии не нашлось. Так что Комякова явилась в новом костюме из синей шерсти, вызывающе заколотой на боку английской булавкой, и сразу направилась к столу Антона.

- Ну вот, пришла наша Шанель, - сказал Моцарт и фальшиво пропел о том, что сердце красавицы склонно к измене, а главное, к перемене, как ветер мая.

Потапов так покраснел, что его сделалось даже жалко, и стал с ожесточением рыться в своих бумагах. Яша Гинзбург, который был вообще-то к Комяковой не равнодушен (две пуговички от ее кофты до сих пор лежали у него в кармане), теперь смотрел на нее холодно, отчужденно и даже немного презрительно. Моцарт же перешел к другому куплету…

На что, не без удовольствия разместившись за столом Антона, Комякова громко сказала:

- Не будете со мной считаться, всех поувольняю к чертовой матери!

Долго потом обсуждали, как Комякова переменилась, забывая, что нельзя перемениться вот так, в одночасье. Значит, было в ней «нечто», какое-то другое качество, чего до поры до времени не замечали другие, а может, и она сама. Качество, появившееся в ней в самый момент ее появления на свет, а скорее и еще раньше, когда в пустоте (разве такое бывает?) начала вязать свою цепь хвостатая хромосома (ну а она-то откуда взялась?).

Первый раз Комякова вышла замуж рано, на втором курсе, за своего однокурсника. Вместе ходили на занятия, в библиотеку, в кино, пару раз (не больше) поцеловались у ее подъезда. Он сказал: «Давай поженимся!» И она сказала: «Давай!»

Жили у его родителей, беззаботно, как дети. Скорее весело, но когда по ночам он тыкался ей в плечо мокрым ртом, она думала, что вот это уже совершенно излишне. Меньше, чем через год Комякова собрала свои вещи и вернулась к родителям. Развелись они мирно, без ссор и выяснения отношений, дожидаясь своей очереди в загсе решали кроссворд, потом распили бутылку вина на скамейке в сквере, обнимались и клялись в вечной дружбе.

Второй брак Комяковой был совсем другим. Они познакомились на турбазе. Он был рослым, загорелым, плечистым таким парнем, кандидатом в мастера по гребле. По ночам катал Комякову на своей байдарке и у костра вполне прилично пел песни, подыгрывая себе на гитаре. Аккордов знал немного, но усвоил их хорошо. Поженились они сразу по возвращении в город. Родители напряглись, купили им кооперативную квартиру и обставили ее по всем существующим тогда стандартам – стенка, мягкая мебель, журнальный столик, торшер… Комяковой купили милую цигейковую шубку и итальянские сапоги, и она всю зиму с удовольствием проходила в этой шубке и сапогах по самым разным гостям, где все были им рады и говорили, какая они замечательная пара.