Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей - [5]

По рукоять.

Бей, бубен, бей!

За жизнь, за мать.

Бей, бубен, бей!

За ратью рать.

Бей, бубен, бей!

Пей, меч мой, пей!

Дмиор кричал ещё какие-то слова. Похоже, он сам сбивал их в строки по ходу ритма, что было для него чудным и странным. Но завораживающим. До самой глубины естества.

Рыбаки, благодаря неистовым воплям впавшего в транс Дмиора, всё теснее сжимали кольцо вокруг телеги.

Поток кочевников иссяк.

Привычные к тактике наскока и быстрого боя, они накатились волной, а теперь отступали малыми ручейками, обтекая ощетинившийся копьями «островок» рыбаков.

Конечно, многие широкогрудые русоголовые рыбаки лежали уже в руках матери земли, и раны их не кровоточили. Но многие и уцелели. И это было чудом.

Вот несколько рук ухватили осипшего первосвященника и стянули его с телеги. Кочевники отступили. Латники Гражина собирались в десятки и сдваивали ряды — похоже, решено было гнать кочевников в надежде, что они бросят обозы. Но рыбаков больше не интересовала битва. Они собирали убитых и раненых. Ополченцы Гражина обходили их стороной, посчитав видно, что всадники — это рыбачьи боги.

Дмиор шёл за маленьким обозом и думал. Думал о Чистом. И о том чудном ритме, который изменил его сердце.

5.

Вот и всё, братишка. Сказка как всегда закончилась хорошо. Пусть и твой путь будет достойным тебя. Ведь что такое, в сущности, жизнь? Просто маленькая попытка заглянуть в зеркало собственной души.

Ты знаешь, моя душа трепещет. Наверное, когда кто-то уходит, всегда тянет пойти следом. И оставаться так же тяжело, как и уходить. И мне мучительно больно порой чувствовать, что вот это моё чудное тело умрёт, разрушится, и только крошечная божественная искра, может быть, пройдя земным путём, возродится, наконец, для понимания.

Потому что… Может быть, ты вспомнил сейчас, зачем мы сюда приходим? Все вспоминают потом. И только я наказан помнить об этом здесь.

Ткань мироздания трещит по швам, и моей тонкой шкуры вряд ли хватит, чтобы затянуть все разрастающиеся дыры. Но ведь насколько-то хватит, правда? И я не отступлю, потому что вера и изначальный свет питают меня.

Правда, иногда вдруг подступает тоска, и я начинаю вглядываться в мутные глаза прохожих в надежде уловить хотя бы ещё один ищущий взгляд. Но это минутная слабость. И я всё равно верю, что мы были правы. И вера эта умрёт вместе со мной, но не с телом моим.

Ну, да ты понял теперь, что есть для нас вера. И страх для тебя позади уже. Значит, я сделал всё, что мог. Счастливого пути тебе, брат!

Путями истины

«Живущие в тропических лесах папуасы Новой Гвинеи <…> не убивают людей просто ради удовольствия. Однако часто вступают с полицейскими в яростные споры по поводу того, можно или нельзя кушать жаркое из своих соседей.

— Вы будете смеяться, но многие племена, которые нормально относятся к людоедству, давно обращены в христианство! — разводит руками офицер полиции Мартин Сопутри. — Протестантские миссионеры из Голландии окрестили их и укатили обратно, а что там происходит далее, их не волнует. Ездили в одно горное племя, там недавно съели женщину. Вызвали вождя на допрос, стыдим его: ну как так можно делать? Вы же христиане! А он мне в ответ возмущённо: но мы-то её не убивали, она сама в реке утонула. И вообще, дескать, нигде в Библии не сказано, что нехорошо есть людей».

«Аргументы и факты», номер 38 от 20.09.2006

Хорс доскакал уже до границы неба. Сейчас он спешится, и от его огненного доспеха займется пожар на самом краю бора. Но хорсов пожар человеку не страшен. Страшнее — отравленная стрела из-за кустов.

Но не на кусты смотрел Темелкен. Он слишком верил в непотревоженных птиц да чутье коня. Густой волчий бор грозно темнел перед воем, кровью напитывались безвинные облака и стучалась в душу сумеречная закатная тревога… Но бестелесное беспокойство человека заглушает даже слабый стук его собственного сердца.

Темелкен ждал, давая очувствоваться коню.

Он думал о богах.

О том, что полечи называют лик Хорса иначе — то ли коло, то ли хоро. Но больше, чем Хорсу, поклоняются они Матери-земле, да звериному богу Волосу, который один теперь олицетворяет для них весь дикий бор. Бор, поросший соснами, словно грубыми волосами, бор, который жгут они огнем, чтобы дал место полям да новым богам. Но когда еще придут новые боги? Волки же, по старинке, чтят Небо, воду с него сошедшую, да росалок — берегинь росовых — Мать и Дочь. (Каждая свой берег хранит: высокий — мать, низкий — дочь). Только эти боги — уже как суеверие. А сильных богов и у них нет, и полнится здешний бор нечистью.

Боятся теперь бора полечи. Только у волков, в силу природы их дикой, сохранились еще сильные обереги по мощи его.

И сейчас, кажется, огромный и страшный, глядит сам Волос-бор на малую букашку у границы своей. Словно чует себе в ней угрозу. Что жизнь воя для него? Как решает он, карить или миловать? Да и решает ли?

Но кто же тогда ведёт судьбу этой малой букашки, если же не боги здешние? Или — сильней темелкеновы боги? Потому, видно, вой-киян Нетвор и слушает его рассказы про Хорса, словно бы ищет сильного заступника для рода своего. Стареет здешняя земля, подустали боги росов, не берегут больше сынов. Что ждут? Хотят чего? Жертв человеческих, чтобы мир обновить? Полечи говорят: мол, как пойдёт косить навья коса, как омоется старый мир кровью, так и потекут дороги перед людьми навые, новые. Только куда приведут те дороги, что на крови?