Путник. Лирические миниатюры - [2]

ОБРЫВОК БУМАГИ И ОГРЫЗОК КАРАНДАША

Когда я сплю, любимая, не забудь сунуть под подушку обрывок бумаги и карандаш. Ведь и больным не забывают поднести глоток воды. Когда я собираюсь уходить, любимая, не забудь положить мне в карман блокнот с карандашом. Ведь и псам на цепи не забывают бросать кусок хлеба. Делай все незаметно, иначе я разорву в клочья бумагу, выброшу блокнот, сломаю карандаш. Пускай я их внезапно обнаружу, словно схватившись за чужое лицо, как за свое.

Я хочу поговорить с тобой. Лицом к лицу, с глазу на глаз. Как хорошо, должно быть, течь с тобой мыслями вместе, будто соединили нас в одно русло. Поговорить с тобой просто так, как будто сидим и курим. Мы знаем себя и не станем притворяться. Я согласен: разные тела даны нам, чтобы мы могли прятаться от себе подобных. Но для чего нам даны бумага и карандаш? Не накрыть же себя бумагой и закопать карандашом!

Есть от чего прийти в отчаяние, любимая. Нет времени грызть кончик карандаша. Не успеешь научиться ремеслу — станешь негодным для ремесла. Только начнешь входить во вкус — отберут вкусное. Когда положат в гроб, не забудь, любимая, положить в изголовье обрывок бумаги и карандаш.

НЕЗНАКОМЕЦ

Где-то ходит сын моей мамы — я. Его видят прохожие и думают: незнакомец. А какой он незнакомец!

Он ходит и ходит, и не знает, что устал. Он не заглядывает в окна, не смотрит на лица, но все видит. Его глаза обращены в себя. Он одинок, как одиноки деревья, дома, планеты, как одиноко все, раздельно рожденное жизнью, но не потерян в большом городе, мире. У него есть свое место, отвоеванное, когда был моложе: закуток под лестницей, на которой балуются кошки, и мысли, которыми крепко держится за жизнь.

Где-то ходит сын моей мамы — я. Его видят прохожие и думают: незнакомец. А какой он незнакомец!

СТРАХ

Четверо молодых людей, как четыре коня, бегут по такыру. На плечах у них тростниковые носилки, где лежит тело, завернутое в саван. Ветерок треплет белую материю и приносит запах дедовой бороды. Позади ковыляет потомство: дети, внуки, правнуки — второе, третье поколение. Сверстников деда нет, друзей нет, братьев нет — они давно там, куда его ныне несут. Четверо убегают, все больше удаляясь от разноростной толпы, поникших голов, мокрых платков, тыльных сторон ладоней, измазанных слезами. Скоро, после брошенных близкими горстей песка, дед навсегда исчезнет. И что останется от этого призрачно мелькнувшего в жизни человека, который смешается с глиной, камешками, сгнившими листьями? Память? Разве она верна, полна?

Белая шерсть, которую я ребенком дергал на его подбородке, фигура его в халате, нагнувшаяся поднять виноградную лозу, рассказы, которые он напевал, и много таких звеньев памяти, может, останутся. Но главное в нем, возможно им самим и не понятое, унесут четверо.

Когда на это серое кладбище в песках без единого растения проникнут тишина и ночь, я приду и обращусь к нему с вопросами, которых не мог задать ему при жизни. Познал ли он себя самого? Как бы он посоветовал нам жить? Последняя истина, раскрывшаяся ему? Испытывал ли он превращения? Что видел на своем веку интересного? Понял ли суть? Кто он? И много других вопросов.

Вместо безмолвного могильного холмика ответят стрекотанием сверчки, воем шакалы, тенью луна, духотою ночь.

...Четверо молодых людей, как четыре коня, как четыре времени года, бегут по такыру, бегут тревожно, убегая от моего страха унести себя самого в могилу.

ГОРСТЬ ОРЕХОВ

Нищему впервые в жизни захотелось сделать кому-нибудь приятное. Такое желание посетило его неспроста: из подаяний многих лет наконец-то удалось скопить небольшое состояние, которое надежно спрятано в кожаном мешочке у него за пазухой. И вот на лесной тропинке он встретил незнакомца, остановил его и протянул горсть орехов, собранных здесь же по дороге.

—   Мне хотелось бы угостить вас орехами. Незнакомец оказался вором, он взял угощение,

а скрывшись за поворотом, разжал руку. Орехи посыпались на траву.

—   Сумасшедший какой-то! Орехами меня хотел угостить!

А нищий, довольный собой, сунул руку за пазуху — проверить, на месте ли мешочек, и не обнаружил его.

ТВОЕ ПЛАТЬЕ

Твое платье обдало меня теплым запахом хлеба, терпким запахом вина. Твое платье явилось ко мне разливом воды весеннего половодья, душного лета жаркими цветами.

Твое платье явилось ко мне персиками и дыней осени, стекая соком с краев губ моих детских воспоминаний.

Твое платье явилось ко мне из горячей печи вкусным пирогом в жаркой комнате в зимний день.

Любимая, домашний я, домашний. Любимая, продолжение моего детства, у юбки твоей дитя я.

ХУДОЖНИК

Черные гроздья в утренней росе, хочу вас  творить! — не могу!

Струя из кувшина — лунная нить, хочу тебя творить! — не могу!

Деревья, осыпанные белым инеем, хочу вас творить! — не могу!

Вы, боль и крик, вырвавшиеся из груди от бессилия творить, хочу вас творить! — не могу!

Что со мною, что это за состояние? Мне дано видеть, чувствовать, мне дано слышать, любить, страдать, мне дано... но почему тогда все это застряло в груди, как кость, и не превращается в слова, краски, мелодию, а хочется просто взорваться, растаять, разлиться, рыдать, плясать, бормотать, летать!