Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI - [76]
И в этом же номере помещен текст, в котором русский народ описывается совсем в ином ключе – образ народа-страдальца сменяется образом жестокого и равнодушного народа. Это рассказ «Пожар»: мальчик летом становится свидетелем пожара в Саратовской губернии – горело имущество, принадлежавшее татарской семье. «Гумно продолжало гореть, татары выбивались из сил, кругом стояли русские крестьяне и разговаривали. Но что меня больше всего поразило, это было то, что эти крестьяне смеялись над татарами. Я был возмущен, и нельзя было не возмутиться: русские крестьяне хладнокровно смотрели, как погибало чужое добро их соседей-татар, и палец о палец не ударили, чтобы помочь им. Правда, были два-три крестьянина, которые им помогали. Но ведь остальные только смотрели! Скажите мне?! Почему они только [подчеркнуто в тексте. – А.Л.] смотрели? Неужели потому, что татары не православные, нехристи, или, может быть, потому, что крестьянину нет дела до горя других, лишь бы было цело свое добро? Я никак не могу понять, почему русские крестьяне только смотрели»[331].
Если автор первого рассказа напрямую соотносит его с творчеством Некрасова, то второй, скорее, тяготеет к традициям, идущим от Глеба Успенского, чья «Власть земли» описывает русского крестьянина в том числе и как человека с «лесной» моралью, «лесной» жестокостью и жадностью. Показательно, что из всей русской прозы, живописующей жизнь крестьян, в детских изданиях ВВКУ упоминается только «Повесть о днях моей жизни» И. Вольнова. В этой книге рассказ о забитости и несчастьях крестьянских семей соседствует с описанием разнообразных жестокостей, которые учиняют друг над другом крестьяне – отец семейства над женой и детьми, пьяная компания над «образованным» мальчиком, богатый сосед над бедными и т. д. Таким образом, совместное существование разных точек зрения под одной обложкой журнала ВВКУ свидетельствует о том, что вопрос о народе и его страданиях, сохраняя свою значимость для становления интеллигента, осваивается не в однозначном толковании.
Еще одна любопытная рецепция народничества связана с «теорией малых дел». Начать разговор об этом сюжете хотелось бы с небольшого эпизода из воспоминаний Д.Н. Жбанкова, деятеля земской медицины и автора известной книги об отходничестве и его последствиях «Бабья сторона». Название этих мемуаров очень подходит избранному сюжету: «Протокол жизни человека „малых дел“». Его идеи довольно просты – он себя считал трусом. В рассказах о себе явно преувеличивал свою неполноценность. Так, описывая свой круг чтения в юности, а Жбанков читал, как и положено народнику, Писарева, Лаврова и Чернышевского, – мемуарист отмечал, что «так было положено начало моего… миросозерцания на жизнь: все для народа и служения ему, хотя личная жизнь часто, благодаря недостатку силы и воли, пересиливала… На всю жизнь остался с серебряной медалью и не годился на первые места и отважные выступления, но, во всяком случае, был не безответственным и не безгласным работником среди окружавших меня серых обывателей; я не сделал ничего, что бы меня выдавало, но все-таки у меня было известное маленькое имя»[332].
И дело совсем не в ложной скромности. Показательно, как автор повествует об эпизоде, произошедшем в Смоленске в 90-х годах XIX века: Д.Н. Жбанков, по земским каналам связанный с оппозицией, укрывал Е.К. Брешко-Брешковскую. Как-то они заговорили о ее революционном пути. Особое впечатление на мемуариста произвел рассказ о том, как Екатерина Константиновна отказалась от мужа и сына, когда те приняли решение не участвовать в революционном движении.
Под конец вечера между гостьей и хозяином состоялся примечательный диалог: «Она закончила свою беседу… словами: „Я нисколько не жалею своей прежней жизни в довольстве и безопасности; я жила весело, разнообразно, не без пользы другим людям, которых хотела довести до свободной и счастливой жизни“. На мое замечание, – пишет Жбанков, – что она должна упрекать нас, она заметила, что не упрекает и не порицает нас, а искренне жалеет, что мы ведем такую скучную и нудную жизнь с постоянными сделками с совестью»[333].
Поразительно, как этот человек, спасавший жизни, организовывавший борьбу с холерой, создававший общество взаимопомощи учителей и общество, осуществлявшее опеку над детьми в приютах и яслях, написавший большое количество научных трудов, до сих пор имеющих серьезное значение, уничижительно смотрит на собственную жизнь с точки зрения революционной борьбы. Ощущение того, что он исполнил свой долг не до конца, не отдал все без остатка служению прогрессу, обществу и идеалу, обостряется при встрече с женщиной, все превосходство которой заключается в том, что она ведет образ жизни настоящей революционерки.
Итак, в сознании представителей старшего поколения интеллигенции (Д.Н. Жбанков родился в 1853 году, а воспоминания писал уже в 1920-х годах) «малые дела» являются одновременно и тактикой борьбы, и моральной категорией. Причем это тактика борьбы вынужденная, а моральная категория – с явным отрицательным оттенком. Великие дела отличаются от малых не целью (поскольку цель одна – благо народа), нет – величие и малость определяются радикальностью средств и масштабами самопожертвования, необходимого для воплощения идеала в жизнь. Иными словами, «теория малых дел» так и осталась символом компромисса в отношениях между идеалом и действительностью. Именно эти мотивы мы наблюдаем в мыслях и чувствах подростков начала XX века. Тексты школьников показывают, что в молодом поколении сама «теория малых дел» оторвалась от своих народнических корней, перестала быть тактикой народнического действия, но сохранила моральную составляющую, связанную с соотношением реальности и идеала.
