Пути и перепутья - [80]

Наезжал он в город из лагеря нечасто, но всякий раз заскакивал проведать меня.

— Сорок пупсиков под моим началом, — рассказал в первый раз. — Такие крохотули — ты б обсмеялся. Сопли им вытираю, в лес вожу, сказочками балую. Забавно…

— Ты все с котеночком? — спросил через месяц. — А меня повысили. Ха-ха! За пятиклассниками закрепили. Ох и бандюги! Неужто и мы такими были? Соревнуемся, кто кого скорее умучит. В футбол с ними гоняю, по деревьям лазаю, в походы вожу. Ничего! Нашли общий язык!

А в третий приезд он торопиться не стал, присел на топчан, который я выносил в холодок.

— Самый старший отряд дают. Ничего себе пионерчики, по шестнадцать да по семнадцать — наши ровесники. Что с ними делать? — И вдруг прищурился. — Слушай! Поедем со мной? Ну? Думай! Организую!

Он описал красоту лагерных окрестностей, заверил, что каждый в отряде будет предоставлен самому себе: не в прятки же играть с такими верзилами. Я посмеялся вместе с ним и… согласился. Так захлопнулась ловушка. Я обнаружил, что попался в нее, уже на пароходе, когда тот, отвалив от дебаркадера, оставил позади тихую нашу улицу, садами глядящую в реку. Но было поздно. Олег при посадке взял меня под опеку, порывался, как у больного, выхватить чемодан, и на палубе, собрав свой отряд на носу, тотчас подсел ко мне:

— Красотища! А?

Прищурясь от солнца, он повел вдоль берега веселым взглядом и вдруг до боли сдавил мое плечо:

— Смотри-ка! Топоркова… Как я не докумекал заранее все списки просмотреть?!

Надя сидела на чемодане с другим отрядом, обхватив руками колено, и, затенив лоб полями белой панамы, подпевала негромкому хору. В сатиновых спортивных шароварах, в маечке с короткими рукавчиками, она безмятежно смотрела на уплывающие берега. А Олег закрутился по палубе, как будто в клетку попал.

— Она должна быть с нами, — прошептал он наконец и, помусолив химический карандаш, внес Топоркову в список своего отряда. Потом незаметно для Нади встал за ее спиной.

— Топоркова! — громко окликнул ее и нахмурился. — Ты почему не со своим отрядом?

Надя вскочила, тревожно захлопала ресницами:

— Здравствуйте! Но я со своим. Я в третьем…

— Нет, ты в первом! — строго сказал Олег и побледнел. — Вот список…

— Наверно, по ошибке в два отряда занесли, — вмешался вожатый третьего отряда. — Мне все равно…

— Мне тоже… — Надя потупилась.

Олег мгновенно переставил ее деревянный чемодан, вспыхнул, как сухая солома от спички, и крикнул своим:

— Забьем третий отряд, орлы? Что они псалмы тянут?..

По его знаку песня полыхнула, как мастерски зажженный костер, а Олег, пока пели, приготовил новый сюрприз.

— Изберем, ребята, власти здесь, на борту? Чтобы в лагере время не тратить. Нет возражений? Кого председателем?

И тут я чуть не бултыхнулся за борт.

— Про-та-со-ва! — в один голос проскандировал отряд.

— Протасова? — Олег притворно удивился. — Кто он такой? Вы его знаете? Где ты, Протасов? Покажись!

До слез хохотали все. Вытирая глаза, заливалась Надя. Хватался за живот, гоготал Олег. В конце концов прыснул со смеху и я; мне представилось, как дорого им обойдется мое председательство.

На утренней линейке я только пристроился в общую шеренгу, как раздался усиленный рупором голос старшего вожатого:

— Председатели, три шага вперед!

Соседи заботливо выжали меня из строя.

— Ты не волнуйся… — Олег, дрожа от затаенного смеха и слегка запинаясь, подсказал: — Доложи… В отряде сорок человек, на линейке все. Настроение бодрое…

— Первый отряд! Сдать рапорт!

Я с места в карьер рванулся на рупор, но из него рявкнуло:

— Отставить!

— Отряд, смирно! — шепнул Олег.

— Смирно! — хрипловато выдавил я.

— Ты не лагерю… Своим говори… Обернись к отряду…

Я послушно повернулся. Нашу шеренгу как судорогой корежил смех.

— Первый отряд! В чем дело? — Старший вожатый, забыв о рупоре, подбежал к нам.

— Наш председатель того… Перегрелся на солнышке, — еле выдавил Олег. — Протасов… Ты не волнуйся… Посиди там… В тенечке.

Олег поманил из строя шустрого паренька, и тот лихо скомандовал:

— Смирно!

Словом, меня в первый же день от должности отлучили.

Неиссякаемостью затей, своей неугомонностью Олег быстро прибрал отряд к рукам. Надя сама ничего не предлагала, но к затеям других пристраивалась охотно. Сойдутся играть в волейбол — и она спешит на площадку. Затянут песню — поет, самозабвенно покачиваясь. В строй позовут — и это ей в удовольствие. Стоит с тихой радостью в больших и темных, как каштаны, глазах, поджидает команды и словно любуется всеми.

Казалось, чего бы Олегу желать: все б такими послушными были. А он… Опоздает кто-нибудь на линейку, проспит на зарядку, он в первую очередь к Наде: что скажет по этому поводу? Надя замрет в изумлении, с трудом пролепечет:

— Не я ж опоздала?

— Значит, моя хата с краю? Да? Нет, ты ответь: тебе нравится такой поступок?

— Ну, не нравится… — У Нади аж слезы на глазах навернутся.

Нужна хору солистка. Все девчонки умеют петь, нашлись бы доброволочки, лишь позови. А Олег к Наде:

— Попробуй, Топоркова…

— Почему же я, Олег?

— А почему не ты? Объясни.

И Надя запевала.

— Кто играет на пианино? — спросил как-то Олег. — Надо разучить танец.

Все молчат: тогда немногие учились музыке. Олег опять ест глазами Надюшу: