Пути и перепутья - [78]

Мы схватились не на шутку посреди незнакомой засыпающей улицы и сопели до тех пор, пока не затрещал под нами чей-то шаткий заборчик.

— Бешеный! Полоумный! — ругался я, заталкивая в брюки рубашку.

А Олег, пьяно покачиваясь, выбрел на середину улицы и заорал в голос:

Отчего, почему, я не знаю,

Но как встретился с девушкой той,

Лишь о ней об одной и мечтаю —

Синеглазой, веселой, живой…

Захлопали двери, вспыхнули огни, забрехали собаки. Олег даже взвизгнул от восторга:

— Бежим!

Миновав два квартала, мы, задыхаясь, снова плюхнулись на чью-то скамейку.

— Потеха! — засмеялся Олег и вдруг поперхнулся. — А все это, Васька, не смешно совсем, — сказал с незнакомой унылостью. — И даже страшно! Честное слово. Думал, в жизни ни шиша не боюсь. И перебарывал страх, когда он появлялся. А тут — на тебе! Как увижу ее, начинаю себя бояться: неизвестно, куда понесет. Управление теряю. — И Олег тихо прочел:

Я нередко, поверьте, решаю,

Что ей завтра про все расскажу,

Но как встречу, лишь брови сдвигаю,

Буркну «здравствуй» и прочь ухожу…

Стишки эти, конечно, дрянь. Таких сколько угодно начирикать можно! И я не об этом. Поцелуйчикй, фигли-мигли — тоже буза… А вот когда без человека жить нельзя… Когда он нужен все время, как воздух! И все им дышит, о нем говорит — тогда страшно. А вдруг для этого человека все не так? А вдруг ты для него пустое место? И вот дрожишь. Тут не любовь… ненавижу это слово. Скользкое оно, что ли… Приторное… Тут какая-то другая сила! Может, сильней самого человека… — Олег задумался, потом спросил: — Ты не понял, о ком я? А ты ее видел. Только я в стишках цвет глаз изменил. У нее — темные, а я синие вставил. Не догадался?

— Нет…

— Только, чур, молчок…

Расстались мы за полночь. Едва ли нашлась в тот вечер улица, которой бы мы не прошли.

Вот тогда я и услышал впервые о Наденьке Топорковой. Не берусь передать всего, что излил мне Олег. Влюбленный видит все иначе, красок, ему доступных, чужим оком не узреть. Расскажу лишь историю их знакомства.

Олег приметил Топоркову в тот день, когда мы после смерти его отца навестили Елагиных и Надя от испуга проглотила леденец. Он запомнил, как в больших глазах ее заметались страх, и смех, и любопытство.

Потом Олег часто видел ее у Елагиных. Наденька обращалась с Володькой, как с добрым братцем. То брала ножницы и обстригала Володьке макушку, а потом бегала от него по всей квартире, забираясь под столы и кровати. То танцевала под его вальсы и польки, расклешивая пальцами платье и ставя ножку, как заправская балерина, то тонким голосочком тянула песенку, заодно перепутывая Володькины ноты. Отец и мать Нади работали на заводе, возвращались усталые, дома не пошалишь; вот она и развлекалась у Елагиных.

А между шутками то в четыре руки с Володькой сыграет, то в кресле с книжкой утонет, и будто нет ее вовсе.

Из-за нее Олег напросился готовить в комсомол восьмиклассников, хотя был всего на год старше. Его приняли весело, как ровесника. И он, конечно, сразу себя показал. Спросил Надю:

— Скажи, Топоркова, зачем в комсомол вступаешь?

— Как все. Возраст пришел… — Надя попробовала отшутиться.

И тут Олег заговорил о революции, о коммунизме — так, что все сразу притихли, поняв свою бескрылость и непросвещенность. Схватились за устав. А Олег к тому же заставил каждого доклады политические готовить и выступать перед младшими. С Надей сам пошел к шестиклассникам. Сел на заднюю парту — и ни гугу. Надя стала читать по бумажке — никто не слушает. Олег шасть к столу:

— Что за галдеж? Это вам не мифы Древней Греции! Комсомол — миллионы павших борцов! Это рабочая кровь на пионерских галстуках!

Заговори так другой — возможно, поморщились бы: высокие слова люди в себе берегут. Но Олег — я знаю! — у него все жилки трепещут, когда так говорит. Словом, стало тихо, и Топоркова, забыв о бумажке, сделала такой доклад, что ребята ей аплодировали.

Однажды вечером вернулась Надя домой и опешила: за столом рядом с матерью — Пролеткин, в сторонке — отец, газетой прикрылся. На кровати кукла валяется — Надя еще в них играла, вышивка не спрятана — мещанское занятие.

Она покраснела. Вспыхнул почему-то и Олег, взялся за шапку.

— Извини за вторжение, решил познакомиться с твоими родителями. Бывает, они детей отговаривают от комсомола. Ты счастливая, тебе помех нет…

После этого восьмиклассники ждали Олега и в своих домах, исправляли грехи. Но он вскоре зашел в их класс, мягкий, улыбчивый.

— Все! Моя миссия кончена. Вот анкеты. Заполняйте. Любому даю рекомендацию.

Надя за рекомендацией к Олегу не подошла. С неделю он Топоркову не видел и совсем потерял покой. Встретил у Володьки на дне рождения. Надя была весела и дурашливо налетела на Олега:

— Станцуем?

Олег взял Надины руки и вдруг понял, что ноги ему отказывают.

— Нет… Не выйдет у нас. — И ушел.

Вот с этого дня все Надино — улыбки, слова, движения, случайные взгляды — вошло в его жизнь, преследовало неотступно.

Олег исповедовался мне, конечно, не так. О многом узнал я впоследствии. А тогда я толком его и не слушал: сам ждал момента обрушить на него свой куда более сумбурный и трудный рассказ…

О очистительная доверчивость юности! Ты прекрасна! Придет ли время, когда люди будут верны ей до конца своих дней, вкушая неописуемую прелесть душевного общения с другом, с братом, с человеком, которому ты веришь, как себе? В те часы мы понимали друг друга с полуслова и даже без слов.